В.П.Любин

ДИСКУССИИ О ТОТАЛИТАРИЗМЕ В ГЕРМАНИИ, ИТАЛИИ И СССР

1. ИНТЕРЕС К ИСТОРИИ ТОТАЛИТАРНЫХ РЕЖИМОВ

В 2003 году сошлись три круглых даты: 70 лет с момента прихода Гитлера к власти, 60 лет после падения режима Муссолини, 50 лет со дня смерти Сталина. Никогда не прекращавшаяся дискуссия о связанных с этими именами трех диктаторских режимах пережила новую волну оживления. Изучение семидесятилетней истории большевистского режима в СССР, фашистского двадцатилетия в Италии, нацистского двенадцатилетия в Германии, несмотря на краткосрочность по историческим меркам существования последних двух режимов, стало чуть ли не центральной темой европейской и американской историографии ХХ века /1/. Тяжелое наследие прошлого так или иначе отражается на современной жизни всех трех стран, отсюда неисчезающий интерес к истории режимов, прозванных исследователями тоталитарными.

Особенно много работ создано в ставших местом осуществления тоталитарных экспериментов Германии и Италии. Миру историков профессионалов хорошо известны такие имена, как "ревизионисты" Эрнст Нольте и Ренцо Де Феличе. Вместе со своими последователями они заставили пересмотреть многое из того, что казалось бы уже устоялось в науке. Их работы положили начало плодотворной дискуссии, в ходе которой возникли более взвешенные оценки и подходы к феноменам, определившим профиль ХХ века.

В последние годы развернулось и изучение "советского тоталитаризма", начавшееся в самой России и продолжающееся в среде бывших западных советологов, многие из которых переквалифицировались в транзитологов. До сих пор идут яростные споры: можно ли сравнивать все три названных режима? Ответ современной науки (и я с ним вполне солидаризируюсь): и да, и нет. Чем меньше знаешь о сущности этих режимов, тем легче проводить поверхностные параллели. Но когда знания углубляются, начинаешь видеть многие отличительные признаки.

Общим было то, что все три режима явились воплощением в жизнь - как правило, сверхбрутальным воплощением, не считающимся с отдельными людьми и судьбами, -разработанных в недрах общества в предшествующий период утопий. Это сопровождалось подъемом национализма и национализацией масс (термин Дж. Моссе) /2/ или массовизмом (понятие, введенное Б.Р.Лопуховым, ставшим первым, кто в 60-е - 80-е годы в СССР всесторонне исследовал феномен итальянского фашизма) /3/. Так, казалось бы, далекие от жизни утопии стали кошмарной реальностью изувеченного ХХ века.

Знаменитый лозунг Дж.Орвелла, что все равны, но некоторые равны больше, чем другие (который в нынешние времена, кажется, взяли на вооружение американцы) использовали по существу как Ленин, а потом Сталин, большевики с их теорией мировой революции, в которой СССР был более равным и передовым, чем другие; Муссолини и его соратники, в глазах которых Италия была более равной и передовой, чем другие; наконец, получивший власть на вполне легитимных основаниях в согласии с законами Веймарской республики Гитлер и его приспешники, считавшие, что созданный ими "третий рейх" самый равный и передовой, и потому должен военной силой навязать всему миру новый порядок, при котором ненужные, с их точки зрения, нации и народы должны исчезнуть, а с этническими немцами никому не дозволено равняться.

Но и различия между всеми этими тремя режимами столь глубоки, что даже весьма осведомленные знатоки рассматриваемых сюжетов не дают однозначного ответа об их неоспоримом сходстве или отличии. Прекрасно знающий правила функционирования тоталитарного советского режима, проработавший всю жизнь в недрах его главной аппаратной структуры - ЦК КПСС А.Н. Яковлев в книге воспоминаний со специфическим заголовком "Сумерки" приходит к убеждению, что "октябрьский переворот является контрреволюцией, положившей начало созданию уголовного деспотического государства российско-азиатского типа", а "российский большевизм по многим своим идеям и проявлениям явился прародителем европейского фашизма". "И большевизм, и фашизм, - добавляет он, - руководствовались одним и тем же принципом управления государством - принципом массового насилия" /4/.

Работающая во Франции известная немецкая исследовательница Ютта Шеррер в работе "Дискуссии во Франции и Германии вокруг "Черной книги" коммунизма" /5/ приходит к выводу, что само сравнение режимов и противопоставление одних жертв другим невозможно /6/. Немецкий историк Леонид Люкс в своей работе "Большевизм, фашизм, нацизм - родственные феномены?" тоже не дает однозначного ответа и приводит признание Э.Нольте, которого не заподозришь в симпатиях к большевикам, что "Советский Союз, невзирая на ГУЛАГ, был ближе западному миру, чем национал-социализм с его Освенцимом" /7/.

Российский историк В.П.Булдаков полагает, что называть сталинизм "тоталитаризмом" означает сделать ему комплимент /8/. Французский историк Н.Верт призывает к большей осмотрительности в проведении параллелей между нацизмом и сталинизмом /9/. Издатели вышедшего в Кембридже сборника "Сталинизм и нацизм: сравнение двух диктатур" английский ученый Й.Кершоу и М.Левин считают, что всеохватывающее, систематическое сравнение двух режимов, в СССР и Германии, "затруднительно" /10/.

Американец У.Лакёр полагает, что Сталин в противоположность Гитлеру не разрушил собственной страны и даже сделал ее сильнее, хотя "падение общества до варварского состояния" нанесло глубокий ущерб СССР, нацизм же разрушил один из культурных центров мира, находившийся в Германии и Центральной Европе. Решение проблемы исторической ответственности в нынешней России труднее, чем в Германии, и потому, что в России не произошло разрыва с мрачным, по его мнению, периодом советской истории, и понадобится долгое время, чтобы избыть Сталина, и намного больше времени, чтобы избыть Гитлера /11/.

Возможно, исследователи, загоняя себя в прокрустово ложе выдвинутой в 50-е годы и развивавшейся на протяжении последующего полувека теории тоталитаризма, сами лишают себя необходимого аналитического простора для таких сравнений. Напомню, что родоначальницей этой теории была эмигрировавшая из Германии в США немецкая исследовательница Ханна Арендт, ставший классическим труд которой вышел в Америке в 1951 г. /12/ В последующие десятилетия ее подходы были подхвачены и развиты в десятках и сотнях трудов других западных ученых, от США (К.Фридрих, З.Бжезинский, Б.Мур) до Западной Европы (Р.Арон, К.Д.Брахер и др.) /13/. Концепция тоталитаризма включала в себя два параметра: аналитический (сходные общие структуры тоталитарной власти) и временной (расцвет тоталитарных режимов пришелся на определенную эпоху).

Известный французский историк Франсуа Фюре предложил добавить "генеалогический" подход, потому что, по его мнению, нельзя изучать большевизм и фашизм отдельно друг от друга, так как вместе они выявили противоречия либерализма, а их соперничество-взаимодополнение заняло целое столетие. В недавно опубликованной во Франции переписке с немецким историком Э.Нольте французский ученый замечал: "Единственный способ изучения марксистко-ленинского коммунизма и обеих разновидностей фашизма - итальянской и германской, - позволяющий проникнуть в глубь проблемы, состоит в том, чтобы рассматривать их в совокупности как две стороны острого кризиса либеральной демократии, наступившего одновременно с войной 1914-1918 гг. ... Такой "генеалогический подход" к европейской трагедии представляет значительно больший интерес, чем "структурное" сравнение тоталитарных режимов".

Фюре, однако, решительно отверг "историко-генеалогический подход" Нольте, послуживший поводом для известного "спора историков" 1986-1987 гг. в ФРГ. "Мне кажется, - писал он Нольте, - что Вы слишком упорно настаиваете на том, что возникновение фашизма было реакцией на коммунизм, т.е. на более позднем появлении фашизма и на его предопределенности Октябрьскими событиями. ... Утверждение, что ГУЛАГ был создан раньше Освенцима, не является ни неверным, ни малозначительным. Но между этими событиями нет причинно-следственной связи" /14/.

Общая характеристика фашизма как исторического явления предполагает сопоставление его в разных странах и с точки зрения национальных традиций, в частности традиций государства и права, писал Б.Р.Лопухов. Итальянские фашисты в концепциях своего режима постоянно обращались к традициям римского права, основанного на "формально-юридических нормах", германские - к традициям германского права, которое в большей мере базируется на "этических нормах". Это по-своему преломлялось в фашистских теориях о "примате государства", с одной стороны, о "примате партии" - с другой.

Именно в этой исторической перспективе Лопухов видел проблему отношений между фашистским государством и партией, о которой говорил в прочитанных слушателям московской Ленинской школы лекциях о фашизме П.Тольятти. Он сводил роль фашистской партии к "простому орудию государства, необходимому для ведения националистической пропаганды и пр., для того, чтобы привязать к государству слои мелкой и средней буржуазии, для оказания влияния на трудящихся", словом, идеологического приобщения к режиму широких слоев итальянского населения /15/.

В фашистской партии в первые годы ее нахождения у власти шла борьба по вопросу о роли партии и отношениях ее с государством. Фариначчи считал, что партия выше государства и должна командовать, националисты Федерцони и Рокко выдвигали на первое место государство, которому подчиняется партия. Муссолини манипулировал обеими этими концепциями, когда же встал вопрос о тоталитаризме, он принял сторону националистов и дал окончательную формулировку: все в государстве и ничего вне государства /16/. При наличии сильного влияния католической церкви фашистской партии в Италии было труднее претендовать на моральный авторитет, потому власть прерогативная не могла возобладать в этой стране над властью нормативной в такой мере, как в Германии. В институциональной структуре фашистского государства в Италии партия играла меньшую роль, чем в Германии /17/.

Изучение разных аспектов тоталитарного прошлого СССР, Германии и Италии остается актуальным, особенно в условиях современной России, все еще не сошедшей с точки бифуркации и не сделавшей окончательного выбора, в каком направлении она должна продвигаться после многих десятилетий господства коммунистического режима. Актуальны ли эти поставленные самой жизнью вопросы для современной науки? Конечно, да. Актуальны ли они для политики? Не менее. Имея возможность наблюдать процесс развития книгоиздания и новые витки дискуссии по данным сюжетам в Западной Европе, я убедился в этом еще более.

Оживленная дискуссия идет в научных кругах и в общественном мнении Италии. Особую остроту ей придает то обстоятельство, что у власти в стране с 2001 г. находится правый блок во главе с Берлускони, и в этот блок, как и в само правительство входит бывшая неофашисткая партия - Национальный Альянс (Alleanza Nazionale). Интеллектуалы либеральных и левых убеждений резко критикуют деятельность самого Берлускони и его правительства, считая, что они отбрасывают Италию назад, тормозят начатую итальянским правосудием в начале 90-х годов успешную борьбу с мафией, преступностью, коррупцией в высших эшелонах власти. Авторы (в их числе такие знаменитости, как У.Эко, Л.Малерба, А.Табукки, Дж.Сартори, Н.Транфалья, А.Болаффи, П.Флорес Д'Аркаис, А.Соффри) недавно изданного сборника "Италия Берлускони - Италия против Берлускони" осуждают тенденции, характерные для политической жизни нынешней Италии. Наиболее резко высказывается известный писатель Антонио Табукки в статье, озаглавленной "В империи Гелиогабала. Клич против диктатуры слов": "Существуют различные типы диктатур. В Италии в настоящее время возникла диктатура слова. ...Италия лишь внешне принадлежит к европейским демократиям. На самом деле в ней существует восточная деспотия по образцу той, что основал когда-то "император солнца" Гелиогабал" [самый жестокий император Древнего Рима, правивший в 218-222 гг. н.э., убитый своими солдатами. - В.Л.]. Табукки призывает итальянцев не молчать и посылать свои фотографии с пририсованным на них собачьим намордником на адрес Совета Европы в Страсбурге. "Посмотрим, что скажет на это объединенная Европа, Хартия которой основана на свободе слова", - заключает Табукки /18/.

В конце 2002 г. вышла книга Эмилио Джентиле "Фашизм, история и интерпретации" /19/. В отдельных главах книги и особенно во введении подводятся некоторые итоги дискуссии о фашизме и тоталитаризме. Спустя девяносто лет после своего появления и полвека после своего исчезновения фашизм все еще представляется загадочным явлением, не поддающимся ясному и рациональному историческому определению, несмотря на посвященные ему десятки тысяч книг и статей и множество дискуссий, подчеркивает Джентиле. Столь же странно выглядит картина интерпретаций фашизма. Многие связывают фашизм с тоталитаризмом. Концепция тоталитаризма родилась сразу после захвата фашизмом власти. Понятия "тоталитаризм" и "тоталитарный" были изобретены и использовались антифашистами, чтобы показать диктаторскую сущность фашистского режима. Политологи, выступавшие против этой модели, связывали тоталитаризм исключительно с нацизмом и сталинизмом, считая, что к фашизму определение тоталитаризма не подходит.

Наиболее распространенной формой "дефашистизации" фашизма является сведение его к муссолинизму, т.е. к тому, что сотворил дуче. С этим связана тенденция "освободить" фашизм от самих фашистов и заявления, что люди, публично объявлявшие, что они - фашисты и занимавшие престижные должности в структурах власти, культуры и экономики, на самом деле не были фашистами, как ими не являлась и масса итальянцев, заполнявших площади и аплодировавших дуче. Джентиле резко возражает против таких подходов.

Некоторые из исследователей, продолжает автор, полагают, что убийство Маттеотти [один из лидеров социалистической партии и депутат парламента, зверский убитый фашистами в июне 1924 г. - В.Л.] впоследствии привело к двум миллионам жертв Освенцима и убийству шести миллионов евреев. Подобную взаимосвязь автор находит "чрезмерной". В любом случае, пишет он, не большевистская революция открыла путь к тоталитаризму в Западной Европе, по которому пошел национал-социализм. Этому способствовал фашистский "марш на Рим" 1922 г. и установление в Италии фашистского режима. Сам Муссолини еще в 1921 г. публично заявлял, что не может быть и речи о какой-то "большевистской опасности" /20/.

Э.Джентиле считает, что "дефашистизация" фашизма во всех своих проявлениях является фальсификацией исторической действительности. Фашизм, по его определению, это политический феномен современной ему эпохи, которому присущи черты национализма, революционности, тоталитаризма, расизма и империализма. Он стремился к уничтожению демократического и либерального общества, выставляя себя как радикальную альтернативу принципам свободы и равенства, правам человека и гражданина, утвержденных Просвещением и демократическими революциями XVIII века.

Автор дает собственное определение фашизма. "Фашизм - это политический феномен, националистический и революционный, антилиберальный и антимарксистский, организованный в действенную партию с тоталитарной концепцией политики и государства. Он исповедует идеологию активизма на основе мистицизма, вирилизма и антигедонизма, применяя ее в качестве светской религии, объявляющей об абсолютном примате нации При этом нация понимается как органическое, этнически однородное сообщество, организованное по иерархии в корпоративное государство с воинственными устремлениями великодержавной политики силы и завоеваний, нацеленной на создание нового порядка и новой цивилизации" /21/. Это определение основано на историческом опыте итальянского фашизма. Возникшее именно в Италии явление стало затем моделью для других националистических, антидемократических движений. Национал-социализм использовал опыт итальянского фашизма в создании особого вида партии и особого рода режима. Джентиле расценивает фашизм как "итальянский путь к тоталитаризму", означавший не только новую форму политического режима, но и комплексный идеологический, культурный, организационный и институциональный процесс.

Автор этой новой книги о фашизме как историческом феномене - ученик известного историка Р.Де Феличе. По сути дела он отстаивает ревизионистские подходы своего учителя и развивает их далее. В интервью "Коррьере делла сера" по случаю выхода книги Э.Джентиле подчеркнул: "Политический феномен фашизма представлял тенденции, присутствующие в современном ему итальянском обществе, которые с падением режима полностью не исчезли" /22/. Нынешняя обстановка в Италии еще раз об этом напоминает.

В конце ноября 2002 г. в той же "Коррьере делла сера" появилась статья писателя, профессора Триестинского университета Клаудио Магриса, в заголовке статьи стояло no pasaran! Автор с тревогой писал о росте националистических настроений, особенно среди молодежи. Писатель обвинял в этом и историческую науку, ревизионистов, ниспровергающих идеалы антифашизма /23/.

В 2002 г. вышел монументальный "Словарь фашизмов", составленный французскими и итальянскими учеными-специалистами /24/. Один из них - Н.Транфалья пытается дать определение тоталитаризму: высокая концентрация власти, сильная харизматическая личность у власти, централизация средств коммуникации, организация консенсуса масс. В нынешние времена к этому по сравнению с историческим моделями, реализованными Гитлером или Сталиным, добавляется всесильное телевидение, способное вызывать иррациональные реакции массы и помогающее конструировать личностную харизму /25/.

В той же Италии в декабре 2002 г. вышло совершенно необычное издание: "Майн кампф" Адольфа Гитлера", подготовленное к печати и прокомментированное известным политологом Джорджо Галли /26/. Выход подобной книги - факт сам по себе немыслимый еще несколько лет назад. Но после того, как любой желающий может найти "Майн кампф" в Интернете, существующие запреты на его издание выглядят анахронизмом.

2. "СПОР ИСТОРИКОВ" В ГЕРМАНИИ

В пережившей мрачный период тоталитаризма Германии попытки приукрасить национальную историю до сих пор наталкивались на резкое противодействие в обществе. Спровоцированный подстрекательскими выступлениями Эрнста Нольте в середине 80-х годов, стремившегося обелить нацизм и искать виновников по другую сторону, "спор историков" о нацистском прошлом всколыхнул общественное мнение /27/. Опасность того, что неонацизм может поднять голову, никогда не недооценивалась в послевоенной ФРГ, теперь же взоры исследователей прикованы больше к восточной части страны, бывшей ГДР, где, как признается политологами, правоэкстремистские группировки находят питательную среду для своей деятельности /28/.

В январе 2003 г. газета "Цайт" опубликовала статью о том, как некоторые молодые историки в противовес известным концепциям Фишера, пытаются снять с Германии вину за развязывание Первой мировой войны /29/. Эта тема столь важна, потому что именно та война послужила спусковым курком процессов, что привели потом к революциям в России, Италии и Германии и приходу к власти тоталитарных режимов. Встретят ли подобные интерпретации происхождения Первой мировой войны отпор, не совсем ясно, но если исходить из нынешнего состояния немецкого общества, то, как мне представляется, встретят.

В Германии после объединения страны некоторые историки предпринимали попытки сравнения существовавшего в ГДР режима с "третьим рейхом", и это даже вызвало историографическую дискуссию /30/. Но многие историки отказывались от подобных сравнений и продолжали обращаться не к дефрагментированной, а общей германской истории, и их новые исследовательские поиски принесли заметные результаты.

Наиболее заметным в немецкой историографии трудом последнего времени стал переизданный в 2002 г. двухтомник Хайнриха Августа Винклера /31/, профессора Гумбольдт-Университета в Берлине: "Долгий путь на Запад: История Германии 19-20 веков" /32/. Само название символично и напоминает о том, что Германия, как и Италия до середины XX века не всеми признавались в качестве стран Запада (что уж говорить о России, которая всегда была для среднего европейца чем-то вроде малопонятного Китая). Автор обращается к дебатам об "особом немецком пути" /33/ (об "особом пути" говорил и канцлер Шредер в ходе дебатов накануне выборов в бундестаг 2002 г.). Винклер пишет, что вопрос, почему Гитлер пришел к власти, остается важнейшим вопросом всей германской истории. Нельзя, действуя по методу Ранке, писать лишь о том, что на самом деле происходило. После Гитлера, считает Винклер, подобный историографический подход уже невозможен, вопрос надо ставить по-другому: собственно говоря, почему это произошло?

Винклер напоминает, что в декабре 1941 г. Гитлер констатировал, что он заставил после прихода к власти в 1933 г. изменить отношение к Германии, вернул понятию рейх его утраченное значение и весь мир заговорил о Германии как о рейхе. Гитлер переоценил свою заслугу, иронизирует Винклер. В образованной Германии понятие "рейх" приобрело новые масштабы еще до 1933 г., и это был ответ правых интеллектуалов на Веймар и на оба Версаля: 1919 и 1871 гг. Это была мечта о великом рейхе всей германской нации, гораздо большем, чем малогерманский рейх Бисмарка, это было возвращение к пангерманской идее.

Поэтому, согласно Винклеру, почва для прихода Гитлера к власти во многом была подготовлена. Сторонники "консервативной революции" из академических кругов и стали резервной армией национал-социализма. Накануне прихода к власти Гитлер говорил о "работе и хлебе", социальном мире, примирении национализма и социализма, окончании классовой борьбы и гражданской войны, о народном сообществе. Он обещал изгнать тридцать партий, построить великий и мощный новый рейх, добиться социальной справедливости. О том, что его рейх больше не будет ни правовым, ни конституционным, каковыми были Германская Империя и Веймарская республика, Гитлер умалчивал. Но никто из тех, кто читал "Майн кампф" или слышал его речи, не сомневался в его стремлении радикально сломать все, что хотя бы отдаленно напоминало о либерализме и Просвещении /34/.

Спор немецких историков в 80-е годы о подходах к освещению нацистского прошлого возник после плодотворного изучения немцами в послевоенный период своей новейшей истории. Скрупулезно, рассматривались самые разные стороны участия Германии в двух мировых войнах и ее заваливания в начале 30-х годов в пике национал-социализма. Огромный массив посвященной этому исторической литературы свидетельствует, что сравнительно короткая, всего лишь двенадцатилетняя история нахождения нацизма у власти, привлекала и привлекает гораздо больший интерес историков, чем другие факты и события немецкой и европейской истории ХХ века /35/.

Спор вышел за пределы узко профессиональных историографических дебатов, стал темой острых публикаций и выступлений в различного рода СМИ, авторами которых были не только ученые-гуманитарии, но и политики всех направлений. Полемика о нацистском прошлом достигла небывалого размаха, вызвав широкий общественный резонанс. Тот же Х.А.Винклер, тогда профессор Фрайбургского университета, отмечал: "В зал заседаний боннского правительства, в редакции газет, к письменным столам историков явился Каменный гость. Его имя Прошлое, которое никогда не уходит" /36/.

Спровоцирована эта широкая общенациональная дискуссия была прежде всего ревизионистскими подходами Э.Нольте. Именно он в 60-е годы стал включать нацизм в более широкое понятие фашизм (в марксистской трактовке так было изначально). Помню, как вернувшись с трибуны на секции по истории фашизма Московского международного конгресса исторических наук 1970 г., Нольте шутливо спросил меня: "Ну, как я выступил, ziemlich marxistisch?". На что пришлось ответить: "Подождите, сейчас мы узнаем".

Оценку его "марксизма" тут же дал в своей отповеди, длившейся едва ли не дольше пятнадцатиминутного по регламенту выступления немецкого исследователя, председательствовавший на секции старейшина советских историков академик В.М.Хвостов. Запал его речи был направлен главным образом на развенчание отдельных высказанных Нольте тезисов, в том числе тезиса о "революционности" фашистских движений.

Позднее именно Нольте стал главным застрельщиком дискуссии и одновременно главным обвиняемым в "споре" немецких историков середины 80-х годов. "Спор" этот в современной германской историографии вовсе не затих. Недавно немецкие коллеги подарили мне изданный в Мюнхене сборник "Контроверсии истории: Историко-политические темы в борьбе мнений" /37/. В нем среди прочих помещены статьи, название которых говорит само за себя: Молчание папы. Католическая церковь и политика в отношении евреев в "третьем рейхе" (Х.Имменкёттер); Позволительно ли так трактовать Освенцим? Нынешние споры о преподавании истории (К.Фильзер); Война титанов? Спекуляции вокруг сталинской стратегии весной 1941 г. (Ф.Доттервайх).

Обобщая вклад Нольте в изучение фашизма, российский историк П.Ю.Рахшмир отмечал, что придя в историческую науку после изучения философии во Фрайбурге, где среди его учителей был и М.Хайдеггер, Нольте предложил феноменологический подход к фашизму. В книге "Фашизм в его эпоху" /38/ Нольте рассматривал фашизм как феномен sui generis, явление, имеющее собственную природу. Тем самым немецкий ученый сделал шаг в сторону от господствующей тогда теории тоталитаризма, хотя полностью и не отказался от нее. По его определению, "фашизм это антимарксизм, который стремился уничтожить противника благодаря созданию радикально противостоящей и, тем не менее, соседствующей идеологии и применению идентичных, хотя и модифицированных методов".

Э.Нольте впервые попытался создать типологию фашизма, построив четырехступенчатую модель: нижняя - авторитаризм, две средние - ранний и нормальный фашизм, верхняя - тоталитаризм. Верхней ступени, согласно этой интерпретации, достиг только германский национал-социализм, тогда как итальянский остался на ступени нормального фашизма, а режим Пилсудского или фалангизм Франко застряли на нижних ступенях. Почвой для возникновения фашизма, согласно Нольте, явилась сложившаяся в Европе после 1815 г. либеральная система, интегрировавшая в себя либеральные и консервативные элементы, с ее плюрализмом, парламентаризмом и компромиссами. Фашизм возник в результате кризиса либеральной системы, но "без вызова большевизма нет никакого фашизма". Первоначально фашизм защищал либеральное общество от большевистской угрозы, используя при этом чуждые либерализму методы /39/.

Все эти идеи получили развитие в ряде книг Нольте, выходивших в 60-х - начале 90-х годов и почти всегда вызывавших заметное эхо в общественном мнении, спорах вокруг феноменов фашизма и нацизма. Среди основных трудов исследователя следует назвать "Фашизм в его эпоху", "Кризис либеральной системы и фашистские движения", "Европейская гражданская война, 1917-1945: Национал-социализм и большевизм", "Проступок прошлого. Ответ моим критикам в так называемом "споре историков"", "Историческая мысль в ХХ столетии" /40/. Присуждение в мае 2000 г. премии "Конрада Аденауэра" этому историку вызвало новый всплеск эмоций в немецком обществе.

В 90-е годы новую волну дебатов в ФРГ вызвало немецкое издание книги американского социолога Д.Гольдхагена "Послушные исполнители приказов Гитлера: Совершенно обычные немцы и Холокост" /41/. Находясь в Германии, я смог увидеть накал этих дебатов в средствах массовой информации - от центральных газет до телевидения. Споры о нацистском прошлом вновь стали темой номер один интеллектуальной жизни. После участия в одном из таких массовых мероприятий - обсуждении книги Гольдхагена в Фонде Эберта, актовый зал которого был заполнен до отказа, создалось впечатление, что причиненные нацизмом раны все еще не затянулись, а попытки ревизии истории и обеления прошлого терпят провал /42/.

Другой нашумевшей книгой рубежа веков, заставившей немцев вновь заглянуть в колодец собственной истории и увидеть там отражение господствовавшей в ХХ в. в широких кругах немецкого народа коллективной психологии, стали воспоминания известного журналиста Себастьяна Хаффнера /43/, в годы нацизма вынужденного эмигрировать в Лондон, а затем жившего в ФРГ. В 2003 г. в связи с круглой датой захвата Гитлером власти и устранения им с политической сцены в 1933 г. всех немецких партий выходили статьи на эти темы /44/. В какой-то мере искания послевоенной мировой и германской науки были подытожены ранее в вышедшем в Германии сборнике "Тоталитаризм в ХХ веке", участниками которого стали и российские ученые /45/.

3. РОССИЙСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

Казалось бы, утверждения Э.Нольте в его первоначальных трудах приближаются к давним марксистским интерпретациям в духе известных резолюций Коминтерна. "Фашизм - проявление общего кризиса капитализма. Его возникновение свидетельствует о том, что буржуазия перед угрозой пролетарской революции решила мобилизовать все средства белого террора и политического бандитизма для борьбы с революционным пролетариатом", - писал, например, в 1935 г. И.Дворкин /46/. Такой подход доминировал вплоть до конца советского режима, хотя попытки выйти за рамки "коминтерновских" интерпретаций в советской историографии не раз предпринимались. Первыми здесь были А.А.Галкин и Б.Р.Лопухов /47/. Удачный обобщающий анализ исследований итальянского фашизма, предпринятых в советской и российской итальянистике, начиная с 60-х годов вплоть до начала ХХI века, был дан в обзоре Н.П.Комоловой, представленном на итало-российской конференции в Венеции в 2001 г. /48/

Дискуссия на упоминавшемся конгрессе исторических наук побудила советских историков всерьез обратиться к изучению фашистских движений. Результатом стала изданная через несколько лет коллективная монография /49/. И все же даже минимальное продвижение в изучении феномена фашизма в брежневские времена оказывалось почти невозможным. Жестко заданные рамки официальной советской идеологии требовали повтора ставших ритуальными определений. Так, в главе первой ("Происхождение и классовая сущность фашизма") упомянутого коллективного труда можно было встретить определение фашизма как "вполне конкретной формы диктатуры монополистического капитала, к которой буржуазия прибегает в определенных условиях". Как видим, терминология мало изменилась со времен Г.Димитрова, характеризовавшего фашизм как "открытую террористическую диктатуру монополистического капитала" еще на VII Конгрессе Коминтерна (1935). Но, исходя из прежних коминтерновских позиций, было довольно трудно вести полемику на равных с западными учеными, плодотворно исследовавшими все новые аспекты тоталитарных режимов ХХ в. Тем самым утверждать, что российская историография уже тогда значительно продвинулась и была на уровне мировой, можно лишь с большой натяжкой.

Лишь публикации в сборниках Института научной информации по общественным наукам Российской Академии наук (ИНИОН) "для служебного пользования" позволяли знакомиться, хотя бы в общих чертах, с тем, что происходило в историографии за железным занавесом. Вслед за подготовленным С.З.Случом сборником /50/, подытожившим достижения тогдашней историографии, вышел другой сборник, в историческом разделе которого нам удалось поместить рефераты вызвавших на Западе дискуссию работ /51/. Проблем тоталитаризма касался двухтомник, изданный ИНИОН в начале 90-х годов /52/. Автор предисловия к сборнику, ставшему по существу первой попыткой всестороннего осмысления сущности тоталитаризма, предпринятой российскими учеными, замечал, что "внятная артикуляция в отечественной культуре проблемы тоталитаризма - верный признак, и можно надеяться, залог общественного выздоровления" /53/. Одну из первых попыток обобщить научные и публицистические подходы отечественного "тоталитаризмоведения" предпринял Б.С.Орлов /54/. Он обратил особое внимание на замалчивавшийся ранее аспект властвования тоталитарных режимов: их социальную политику, позволявшую опираться на поддержку масс и добиваться консенсуса в обществе.

Рассуждая об особенностях разного рода авторитарных режимов, переходящих в тоталитаризм, известные российские политологи А.А.Галкин и Ю.А.Красин подчеркивают, что они отличаются в зависимости от методологии осуществления власти: неприкрытое насилие (чаще всего военная диктатура), идейно-психологическая мобилизация населения или совмещение этих методов в различных пропорциях. Иногда влияние авторитарной власти ограничивается только политической сферой, а все остальные сохраняют большую степень свободы. В других случаях авторитарный контроль распространяется на весь общественный организм вплоть до регламентации норм частного поведения индивида. Такой режим называется тоталитарным /55/.

Тоталитаризму посвящена обширная научная и популярная литература, напоминают авторы процитированной книги. О нем написаны работы Р.Арона, Х.Арендт, Н.Бердяева. З.Бжезинского, Ф.Боркенау, А.Грегора, Х.Ортеги-и-Гассета, Т.Парсонса, Э.Фромма и др. Серьезно изучают ныне феномен тоталитаризма и в России. При всей значимости этих исследований, прежде всего в изучении специфики тоталитарных режимов, их структуры, социальных и психологических корней, во многих из них проводится резкая грань между тоталитаризмом и авторитарными режимами. По мнению Галкина и Красина, такое разграничение только затрудняет понимание сути тоталитаризма как экстремально жесткой формы автократии. При всех различиях между ними наиболее существенные характеристики у них одинаковы /56/.

В докладе Б.С.Орлова "Особенности тоталитарного режима в бывшем Советском Союзе", представленном на научной конференции, посвященной 10-летию деятельности Института им. Х.Арендт в Дрездене в июле 2003 г. /57/ дается краткий обзор исследований тоталитарных режимов, предпринимавшихся учеными, писателями, публицистами в СССР, а затем и в современной России. Докладчик справедливо заострил внимание на трудах В.Гроссмана, В.Шаламова, А.Солженицына, А.Сахарова, А.Яковлева, сборниках "для служебного пользования" ИНИОН, продукции других академических институтов, например, выпущенному Институтом всеобщей истории Российской Академии наук в 1996 г. под руководством Я.С.Драбкина и Н.П.Комоловой сборника "Тоталитаризм в Европе ХХ века" с подзаголовком "Из истории идеологий движения, режимов и их преодоления" /58/.

Этот сборник стал заметной вехой в отечественной историографии, его авторы выступили с подходами, отсутствовавшими ранее в российской исторической литературе, обобщили концепции, существующие в мировой историографии. В новых российских монографических исследованиях затрагиваются ранее замалчивавшиеся темы, например, социальная политика фашизма. Об этом идет речь, например, в опубликованной издательством Московского государственного университета монографии Л.С.Белоусова /59/. Оригинальными подходами отличались работы, к сожалению, рано ушедшего из жизни историка из Екатеринбурга В.А.Буханова, они объединены его коллегами в посмертно вышедшей книге /60/. Активно развиваются исследования феномена тоталитаризма не только в среде историков екатеринбургской школы, для становления которой многое сделал В.И.Михайленко, но и в других региональных университетских центрах - Волгограде, Воронеже, Липецке, Перми, Кемерово и др. /61/

Как говорил Ф.Бродель, историю постоянно нужно переписывать, она вечно находится в стадии становления и преодоления самой себя /62/. В годину предсмертного взлета советской публицистики эпохи "перестройки" накапливавшийся потенциал свободомыслия резко вырвался из-под спуда. По своему ревизионистскому, переоценочному потенциалу он был, по всей вероятности, ничуть не ниже "спора" немецких историков середины 80-х. Это хорошо отражено в работах-размышлениях М.Я.Гефтера и других близких ему по духу коллег по историческому цеху, получивших, наконец, в перестроечные годы возможность открыто высказать свои взгляды /63/. Новые подходы российских историков замечены и проанализированы западными коллегами /64/.

После того как лесной пожар выжег на историографических делянках постсоветской России обширные пустоши, читающая публика вправе ожидать взрастания на них новых концепций, основанных на огромном массиве архивных документов, ставших доступными в 90-е годы. Однако, активное плодоношение, к сожалению, задерживается. Ведя многолетние поиски документов по теме "Россия, Германия и Италия в ХХ веке" /65/ в недавно открывшихся центральных российских архивах (о чем ранее, в советские времена историкам, отечественным и зарубежным, приходилось лишь мечтать) и видя, сколько интереснейших вещей остается еще неизвестными, могу утверждать, что эти материалы остаются пока что мало представленными в исторических трудах. Массив новых источников требует от историков, по всей видимости, немалого времени на их обработку и осмысление. Для решения данной задачи требуются комплексный подход, новая методика, аргументированная критика и преодоление прежних, "незыблемых" концепций.

Не хотелось бы, чтобы ожидаемые плоды оказались недозрелыми и похожими по своей несъедобности на то, что предлагается в иных постсоветских государствах, где националистически настроенные идеологи переписывают историю по спецзаказу сверху для преодоления комплекса неполноценности новых экономических и политических "элит". О каких-либо "спорах" при этом, конечно, нет и речи, диссидентам по-советски затыкают рот. Смена парадигм и выход на современный мировой историографический уровень на постсоветском пространстве задержались. Едва ли кому-нибудь приходит в голову, например, построить учебное пособие на принципах микроистории, т. е. истории не государств, а простых людей и их повседневного существования. Это задача, по-видимому, уже другого поколения историков /66/.

То, что где-то там, в Германии совсем недавно разгорелся интереснейший спор о том, надо ли обнажать всю неприглядность недавней национальной истории, мало волнует простого учителя или вузовского преподавателя в странах бывшего СССР. Дай Бог разобраться со своими историческими событиями и не добавлять в и так уже хаотичную картину мира в головах учеников чего-то "ненужного". Немецкий "спор" мало затронул и вузовских преподавателей, да и всех интеллектуалов, за исключением немногих специалистов-историков, знатоков немецкой философии и культуры.

Один из них - А.И.Борозняк посвятил свою книгу /67/ раскрытию результатов историографических дискуссий в ФРГ, направленных на преодоление нацистского прошлого. Он прослеживает поворотные моменты развития германской историографии нацизма: от стремления в первые послевоенные годы установить причины германской катастрофы, через утверждение в 50-е годы постулатов, в какой-то мере оправдывавших нацистский режим, к активному осмыслению в 80-е - 90-е годы зла, причиненного этим режимом собственному народу и народам Европы.

Об исключительной полезности данной книги для стимулирования аналогичной дискуссии в России говорится в рецензии М.Б.Корчагиной /68/. Она напоминает, что, когда в 1988 г. появилось интервью М.Я.Гефтера /69/, призвавшего признать Сталина частью отечественной истории и тем самым освободиться от сталинизма, оно вызвало негодование правоверных коммунистов и отчуждение демократов. Позднее, в 90-е годы, проблема преодоления прошлого затрагивалась в профессиональных дискуссиях совершенно недостаточно, лишь в самом общем виде.

Весьма уместным представляется высказанное в послесловии к книге А.И.Борозняка мнение профессора из Ганновера Х.-Г.Нольте, который предупреждает о вреде иллюзий относительно роли демократических институтов в просвещении и воспитании граждан. Злодеяния прошлого могут долго замалчиваться общественным мнением, стремление же переломить господствующую, освященную авторитетом власти, тенденцию, требует от историка личного мужества и готовности ради истины рисковать карьерой и благополучием. Людьми с ослабленной или искаженной исторической памятью управлять гораздо проще. Все это и заставило Борозняка обобщить различные повороты дискуссии сторонников консервативно-охранительного и критического подходов к истории национал-социализма как важного фактора в процессе формирования общественного сознания в ФРГ, где сегодня из прорастающей травы забвения исторической памяти грозит холодное дыхание "нового национализма".

Поразмыслить над всей этой тематикой призывает нас и М.Печерский /70/. Именно для этого он обратился к дебатам немецких интеллектуалов - не только историков, а всех тех, кто осмысливает уроки истории для будущего, кому "проклятые вопросы" не дают покоя. Отметим, что тогдашние искания немецких коллег совпали во времени с ревизией советской истории в эпоху "перестройки". Это может вызвать соблазн утверждать, что процессы интеллектуальной жизни двух стран отличаются параллелизмом. И все же нельзя забывать, что лишенная необходимой внутренней свободы российская историография не знала таких оздоровительных кризисных встрясок, как полемика 60-х годов вокруг книги Фрица Фишера, "спора" историков середины 80-х годов и новой дискуссии после воссоединения Германии, маркирующих вехи последних десятилетий в германской историографии. В застрявшей на перекрестке между авторитаризмом и демократией современной России /71/ такие дебаты о собственном прошлом в ХХ веке поистине необходимы, именно они могут помочь в окончательном выборе пути демократического развития.

4. РЕВИЗИОНИЗМ В ИТАЛИИ

По-другому, чем в Германии, складывается ситуация в Италии, где историографическая ревизия идет полным ходом. Италия была первой страной, где еще в 1922 г. фашизм пришел к власти. При этом фашистами, не только по самоназванию, но и по присущим им "родовым" характеристикам, т. е. лишь на словах борцами с капитализмом, а на деле устраивавшими нападения на своих бывших товарищей по социалистической партии, Муссолини и его сторонники стали еще до вступления страны в Первую мировую войну. Об этом имеется немало свидетельств в архивах /72/.

В отличавшейся ранее сильным марксистским течением итальянской историографии само понятие антифашизм, на основе которого и строился национальный послевоенный консенсус, теряет свою прежнюю значимость. Этому способствует и очень сходная с нынешней российской неразбериха в умах итальянцев, переживающих затянувшийся период перехода от послевоенной Первой ко Второй республике. Политическая культура, основанная на антифашизме как объединяющем начале всех конституционных политических сил, претерпевает видимые перемены. Об этом еще раз свидетельствует победа на парламентских выборах мая 2001 г. блока правых, предводительствуемых медиамагнатом С.Берлускони, включающих в себя и бывших неофашистов из "Национального альянса" под руководством Дж.Фини.

Ревизионистские тенденции в итальянской историографии тоталитаризма и изучение этого феномена в России стали предметом обсуждения на прошедшей в Венеции встрече итальянских и российских историков, организованной известным специалистом по русской литературе и истории В.Страда. В предисловии к сборнику материалов конференции итальянских и российских ученых он напоминает, что впервые прилагательное "тоталитарный" в 1923 г. применил либерал-демократ Джованни Амендола в отношении рождавшегося фашистского режима. Далее оно было использовано основателем фашизма Б.Муссолини в речи 1925 г. не в том негативном смысле, которое ему придавалось при его изобретении, т.е. как "нелиберальный" и "антидемократический", а в положительном смысле как потребность страны, по словам Муссолини, в "жестокой тоталитарной воле" фашизма, т.е. как проект и программа нового типа абсолютной власти партии и "ее" государства /73/. В опубликованных в сборнике выступлениях на Венецианской конференции итальянских ученых В.Страды, Дж.Петракки, П.Дж.Дзуннино, Н.Транфалья, М.А.Каттанео, В.Заславского и российских - А.Шубина, И.Павловой, С.Кулешова, В.Дамье, Н.Комоловой, В.Панеяха, Н.Егоровой речь шла о сущности тоталитарных режимов и возможности их сравнения. Оценивая результаты встречи, тот же В.Страда подчеркнул, что выступления ее участников способствуют новому осмыслению сложного понятия "тоталитаризм" и еще более сложной, связанной с ним действительности, которая им характеризуется /74/.

Новые, ревизионистские подходы предложил еще Ренцо Де Феличе, поддержанный последователями и сторонниками. Он известен как автор многотомной биографии дуче, доказывавший, что исторические пути итальянского фашизма и национал-социализма разошлись с момента их зарождения. В предисловии к первому тому ("Муссолини - революционер, 1883-1920") Де Феличе заявлял о необходимости изучения той Италии, в которой итальянцы сделались фашистами, не перестав от этого быть итальянцами /75/.

Итогом многолетних исследований Р. Де Феличе стал вывод: отсутствие массовых репрессий, относительная мягкость и терпимость к политическим противникам, а также такая "системообразующая" черта итальянского фашистского режима, как достигнутый в обществе консенсус позволяют назвать его "незавершенным тоталитаризмом" /76/. Историк подчеркивал, что его многотомный труд - это биография Муссолини, а не история фашизма или Италии при фашизме /77/. Таких историй к тому времени было создано уже достаточно /78/. Но среди множества книг труды Де Феличе обращали на себя внимание новизной подходов и его концепция /79/.стала предметом горячих споров в итальянских научных и общественно-политических кругах.

В отличие от историков марксистского направления Де Феличе не связывал вопрос происхождения и прихода к власти фашизма с особенностями развития итальянского капитализма, а сосредоточил внимание на психологии и духовном состоянии масс, с которыми связал появление феномена фашизма. Его подход к явлению массовизации общества, которое вело к развитию в сторону тоталитаризма, так же, как и утверждение о революционности фашистского движения, в этом смысле близок к концепциям, выдвинутым Э.Нольте и Дж.Моссе. Носителями фашистских тенденций он считает средние слои, прежде всего мелкую буржуазию, а также часть рабочего класса /80/. Укрепление фашизма и захват им власти произошли благодаря тому, что фашистам удалось создать массовую базу и опереться на нее. /81/.

В середине 90-х годов, незадолго до своей преждевременной кончины (скончался он 25 мая 1996 г. на 67 году жизни), Ренцо Де Феличе, оценивая ревизионизм современных немецких историков, от Э.Нольте до А.Хилльгрубера, констатировал: "если и существует "немецкий" ревизионизм, понимаемый как комплекс реинтерпретации идеологической истории ХХ века, то итальянского ревизионизма не существует. В реконструкции [итальянскими историками. - В.Л.] фашизма нет ничего ревизионистского" /82/. Хотя, как подчеркнул Де Феличе в последней своей книге-интервью "Красное и черное" /83/, "по своей природе историк не может не быть ревизионистом, так как его работа отталкивается от того, что было достигнуто его предшественниками, и он пытается углубить, исправить, прояснить собственную реконструкцию фактов" /84/.

В последние десятилетия В Италии вышло множество трудов по истории фашизма. Эта тематика - одна из наиболее разработанных в национальной историографии /85/. Целую книгу "неудобному прошлому" и его изучению в Италии посвятил видный историк Н.Транфалья. "Переживаемый в последние годы Италией глубокий кризис, затрагивающий кроме экономики и политики также культуру, на первый взгляд не имеет отношения к подобного рода делам, но исторический опыт учит нас, что как раз в периоды великих кризисов иногда удается разобраться с проблемами, которые в обычных условиях мало замечают", пишет Транфалья /86/.

В разделе "Фантазмы прошлого", помещенном в одной из многочисленных, созданных современными итальянскими историками многотомных историй Италии, П.Баттиста напоминает, что дефеличеанское "Интервью о фашизме" 1975 г. вызвало бурю возмущения. Вместе с тем на сторону Де Феличе встали некоторые коллеги по историческому цеху, такие известные ученые, как историк либеральных взглядов Розарио Ромео, историк-социалист П.Мелограни и другие. Историки антифашистского лагеря, в первую очередь близкие к ИКП, Г.Куацца, Э.Коллотти, Э.Раджоньери, Э.Сантарелли, К.Павоне, Дж.Ваккарино, обвиняли де Феличе в том, что занятые им позиции объективно заставляют его скатываться в сторону восхваления фашизма /87/.

В острую полемику с Р.Де Феличе вступил крупнейший современный итальянский мыслитель, философ и политик Норберто Боббио /88/. Будучи участником Сопротивления, он разошелся с историком прежде всего в оценке событий 1943-1945 гг. и антифашизма в целом, признавая его огромное позитивное значение для развития страны, тогда как Де Феличе призывал оценивать движение Освобождения и историю последнего оплота фашизма - Республики Сало без манихейских подходов, свойственных тем, кто привык делить всех на левых и правых. Он утверждал: "Нельзя признавать такую интерпретацию истории, согласно которой за исключением фашистов все другие не несут никакой ответственности за нацизм. За него несут ответственность и англичане, и французы, и Советский Союз..." /89/.

Когда Боббио возразил, что все-таки не следует забывать о Сталинграде и Нормандии, Де Феличе ответил, что он ничего не имеет против примера Нормандии, но после Сталинграда Польша, Румыния, Венгрия, Болгария, Чехословакия потеряли свободу и независимость и для них Сталинград означал конец демократии, хотя то же самое произошло бы и в случае немецкой победы в Сталинграде. Если бы Гитлер позволил себя убедить Геббельсу, а не ненавидевшему славян и считавшему, что с ними нельзя иметь дело, Розенбергу, то преимущество получил бы политический проект предоставления автономии и независимости отдельным нациям Советского Союза, восстановления там частной собственности, словом, использования оккупации для подрыва основ сталинской империи /90/. Боббио резко возражал, подчеркивая, что сторонники принижения роли антифашизма в своем антикоммунизме становятся по сути дела на сторону фашистов, и такая интерпретация фактов ХХ века со стороны Де Феличе, резко отличающаяся от интерпретации тех же фактов другими, например, недавно опубликовавшим книгу "Короткий век" Э.Хобсбаумом, заставляет задуматься о том, является ли историография научной дисциплиной /91/.

В 2000 г. в Италии развернулась новая дискуссия о типологии тоталитаризма, инициаторами которой стали ученики Де Феличе, издающие журнал "Nuova storia contemporanea" ("Новая современная история"). В свое время именно Де Феличе обратил внимание на левые корни итальянского фашизма. Это вызвало бурю негодования в антифашистской литературе. Как отмечает его ученик Дж.Парлато, левый фашизм, не был "партией в партии, но являлся структурным течением в рамках фашизма" /92/. Это течение собиралось внутри режима реализовать свои радикальные демократические и прогрессистские цели. После краха итальянского фашизма его представители продолжали их реализацию в Итальянском социальном движении, а часть из них вошла в ИКП.

Принявший участие в новой дискуссии о тоталитаризме историк и дипломат, бывший во времена "перестройки" послом Италии в Советском Союзе, С.Романо проанализировал проблемы посттоталитарного развития Германии, Италии и России. Нацизм не нарушил исторически преемственного права собственности, и на этой основе в послевоенный период произошла не прививка американской демократии, а становление германского демократического общества, имеющего старые демократические корни, считает Романо. То же происходило и в Италии.

Сходной точки зрения придерживается и бывший канцлер ФРГ Г.Шмидт, опубликовавший в последние годы высоко расцененные специалистами книги о будущем Германии и Европы в ХХI в. Отвечая на один из вопросов опубликованного в марте 2001 г. "Независимой газетой" интервью, - речь шла о пригодности для нынешней России послевоенного опыта Германии и Италии, - Шмидт подчеркнул, что, "хотя действия Муссолини и Гитлера и привели к глубоким и страшным отклонениям, они лишь прервали долгосрочные процессы развития, и после Второй мировой войны Италия или Германия вовсе не были абсолютной "табулой раза"" /93/.

Возвращаясь к интепретации тоталитаризма, которую дает Романо, отметим, что он обращает особое внимание на ситуацию, сложившуюся в России в 90-е годы. Крах советской системы, пишет Романо, создал в современной России законодательный и культурный вакуум, благодатное поле для авантюристов в сфере финансов и экономики. Чтобы распрощаться с коммунистическим тоталитаризмом, недостаточно распустить правящую партию и изменить конституцию, надо создать гражданина-собственника. На Западе так и не поняли, что происшедшее в последние годы в России это последний, неизбежный продукт советского тоталитаризма, заключает Романо. По его мнению, в связи с подавлением советским режимом права собственности этот режим был более тоталитарным, чем нацистский, который, несмотря на множество примеров насилия в отношении частной собственности, все же ее не уничтожил и сохранил тем самым структуру гражданского общества /94/.

Отвечая Романо, другой историк, Р.Кубедду обратил внимание на то, что и правые, фашистские, и левые, коммунистические, плановые системы вели наступление на индивидуальные права собственности. Поэтому наличие или отсутствие частной собственности - недостаточный критерий для дифференциации данных политических режимов, тем более что все они могли ее жестко контролировать, что нивелирует различия между демократическими, авторитарными и тоталитарными режимами. Возможно, более подходящим критерием для типологизации тоталитарных режимов являются средства, применявшиеся по отношению к инакомыслящим. Но и в этом случае разница между использованием "передовых технологий" в виде "газовых камер" и "натуральными технологиями" в виде "гулаговских морозильников" не выглядит значительной /95/.

В недавно опубликованной статье известного немецкого итальяниста, профессора Боннского университета и одного из бывших руководителей Немецкого исторического института в Риме Рудольфа Лилля "Послефашистская Италия и картины ее истории" проведена систематизация разных подходов в написании истории, характерных для последнего полувека развития страны. Эти созданные итальянскими историками "картины" разделены им на три главных направления: левая интерпретация, неофашистская интерпретация и "историзация" фашизма со стороны Р. Де Феличе и историков его школы. Симпатизируя последним, саму историю фашизма Лилль подразделяет на пять этапов, последним из которых стала "попытка радикал-фашистов выжить во время Итальянской социальной республики (1943-1945 гг.) и борьба [антифашистов. - В.Л.] против нее, в ходе которой и возникла борьба вокруг исторических интерпретаций, продолжавшаяся в течение последующих пятидесяти лет" /96/.

Интересно отметить, что в том же, изданном в Мюнхене в 2003 г. сборнике с характерным названием "Истолкование истории в международном сравнении" имеются также главы о старых и новых тенденциях в историографии о тоталитаризме, касающиеся как Германии (причем раздельно ФРГ и бывшей ГДР), так и России (их авторами являются соответственно профессор Мюнстерского университета Ханс-Ульрих Тамер, берлинский профессор политолог Клаус Шрёдер и профессор Кельнского университета Герхард Симон) /97/.

Изучение феномена тоталитаризма в настоящее время стало намного более дифференцированным. Бывший итальянский посол в ФРГ А.Инделикато признает, что тоталитаризм стоял на трех столпах: идеологии, карательных органах и экономике. Идеология использует упрощенные псевдонаучные формы, карательные органы в своих действиях руководствуются не законами, а "высшими интересами" класса, расы или партии, формируя через систему образования и культуры народный консенсус, в экономике режим не допускает неконтролируемой активности. Все эти элементы присущи нацистскому и советскому режимам, и непонятно, почему некоторые историки и политологи отказываются признать однотипность этих режимов, подчеркнул Инделикато /98/.

5. ПОПЫТКИ СРАВНЕНИЯ ТРЕХ РЕЖИМОВ

Отвечая сторонникам подобных сопоставлений, российский историк В.П.Булдаков писал, что не случайно пытающиеся решить проблему тоталитаризма исследователи на основе его внешних данных разрываются между фактом, теорией и текущими политическим пристрастиями. Сталинизм с их легкой руки стал "тоталитаризмом", хотя считать его таковым значит сделать ему комплимент. Связь гитлеризма и сталинизма несомненна - то и другое причудливо преломившиеся через этнонациональную психологию последствия Первой мировой войны. Полагать, что именно сталинизм спровоцировал германский нацизм, как это делает Нольте, нет никаких оснований. Можно допустить, что в основе нацизма лежала социально-параноидальная форма складывания обычного типа нации-государства из некогда неоправданно разрозненных германских земель и затем несостоявшейся колониальной империи.

Сталинизм, напротив, имел куда более глубокие и архаичные имперско-патерналистсиские, а не этно-государственные корни. При всей неприглядности общего умопомрачения своего времени, он был воплощением знакомого по истории кризисного российского культурогенеза. Представлять весь период советской истории в виде непрерывной борьбы с коммунизмом, подобно тому, как ХIХ век представляли непрерывной борьбой с самодержавием, ошибочно. Излишняя эмоциональность лишь уводит в сторону от научного анализа советской системы /99/. Тем не менее, как отмечает в том же сборнике Н.Верт, сравнение нацизма и сталинизма занимает центральное место в концепции тоталитаризма /100/. Согласие или несогласие с точкой зрения В.П.Булдакова проявляют авторы упоминавшейся коллективной монографии о тоталитаризме в ХХ веке, и некоторые прямо сравнивают фашизм, нацизм и большевизм /101/.

Необходимое теоретическое обоснование этому дала еще Х.Арендт. В ее классическом труде /102/ содержатся острые наблюдения, предваряющие некоторые важные моменты нынешних дискуссий.

В ХХ в. судьбы Германии и Советского Союза во многом определяли два человека - Гитлер и Сталин, отмечает американский ученый У.Лакёр /103/. Данный период истории будет еще долго занимать и немцев, и русских. Приход диктаторов к власти стал возможным благодаря историческим традициям этих стран. Но если Сталин в противоположность Гитлеру не разрушил собственной страны и даже сделал ее сильнее, хотя "падение общества до варварского состояния нанесло глубокий ущерб Советскому Союзу", то нацизм привел к закату один из культурных центров мира, размещавшихся в Германии и Центральной Европе.

Оценивая опыт развития СССР и коммунизма во всей его совокупности в вышедшей в 1994 г., уже после распада как внешней, так и внутренней советской империи, книге "Падшая мечта. Размышления о Советском Союзе", Лакёр отмечал, что в переоценке теперь нуждается не только наследие Маркса и Ленина, но и проблемы социализма и национализма в целом. Почему рухнула советская система, и отчего признаки этого грядущего краха ранее не были замечены? В начале, как и в конце советской истории, большую роль играл случай, такую же роль он сохранит и в будущем, полагает Лакёр.

В противовес Нольте и его сторонникам Лакер заявляет, что вряд ли возможно с уверенностью утверждать, что первопричиной прихода к власти нацизма было существование Советского Союза или же идущей с востока мифологической угрозы коммунистической революции. Напротив, авторитарный националистический режим победил, так как среди прочего совместно с Россией противопоставлял себя Западной Европе. Если бы в России установился фашизм, то все повернулось бы совершенно по-другому, однако там взял верх коммунизм. Вторая мировая война была тяжелейшим испытанием для режима, но она же и позволила Сталину мобилизовать патриотическую энергию и чувства против жестоких захватчиков, собиравшихся сокрушить не коммунистический режим, а русскую государственность и обратить русский народ в рабство. Сталинизм лишил страну политических и экономических свобод, альтернативой этому могла стать либо радикализация, либо коллапс. В случае неудачи реформ в посткоммунистической России, подчеркивает Лакер, не исключено, что будущие историки станут рассматривать советское прошлое в более розовом, нежели в настоящее время, свете.

Идея коммунизма не переставала защищать реальное историческое бытие Советского Союза вплоть до момента, когда он попросту прекратил свое существование, увлекши в своем падении и идею, воплощением которой он так долго служил, отмечал французский историк Ф.Фюре /104/. Он выступил с критикой так называемой классической, разработанной поколениями историков концепции Великой Французской революции. Следует напомнить, что большевиков считали наследниками якобинцев, отсюда соответствующие подходы советской историографии к истории Великой Французской революции, которыми отличались труды ведущих отечественных специалистов франковедов.

Последние годы отличались все большим обращением к исследованиям компаративистского плана. Одним из последних в этом ряду является сборник "Сталинизм и нацизм: Сравнение диктатур". Признавая, что их усилия - "не более чем попытка нащупать пути сравнительного изучения СССР при режиме Сталина и Германии при режиме Гитлера", составители сборника заключают, что "всеохватывающее сравнение двух режимов пока невозможно" /105/. Во время "спора историков" в ФРГ в середине 80-х годов утверждалось, что расистский геноцид был реакцией нацистов на большевистский "классовый геноцид", и тем самым первоначальная вина возлагалась на Советский Союз. Но антибольшевизм был взят Гитлером на вооружение позднее, чем антисемитизм. Защитники сталинизма в России напоминают, что нельзя отрицать его колоссальных достижений и в первую очередь победы над нацизмом, спасшей человечество от рабства. В Германии же пытаются спасти свое историческое прошлое, выводя Гитлера за скобки истории как аберрацию, объяснимую ввиду необходимости противостоять злу советского коммунизма, тогда как в России готовы реабилитировать Сталина.

Германия и страны-наследники СССР имеют общую проблему - рассчитаться со своим прошлым. В ФРГ до сих пор в ходу изобретенное после войны понятие - Vergangenheitbewaltigung (преодоление прошлого), хотя вряд ли можно говорить о преодолении, а всего лишь о его рациональном осмыслении. Смотреть в лицо советскому прошлому - такая же проблема, хотя она была поставлена только с началом горбачевской эры. Переоценка советского прошлого происходит в сжатые сроки и во многом идеологически прямолинейна, в то время как в Германии расчет с нацистским прошлым не прекращается уже полстолетия. В советском прошлом вопреки Сталину удается обнаружить и нечто положительное, тогда как в Германии никто не пытается обнаружить в нацизме положительные элементы.

В нынешней России нет точного соответствия дебатам об "особом" немецком пути. Но нечто похожее слышится при обсуждении социальной, экономической, культурной и политической модернизации в предреволюционной России. Эта тематика актуализировалась в процессе поисков корней сталинизма, исследователи неизбежно обратились к отсталости России. Как приглушенное эхо немецких дебатов об "историзации", "теории развития (модернизации)" сталинизм представляется исторически объяснимым и как бы "нормальным".

Недавняя переоценка прошлого в странах-наследницах СССР привлекла внимание к темам, близким к "спору историков" в Германии, отмечает М. фон Хаген. Это привело к оживлению концепции "тоталитаризма". Но эмпирическая основа для изучения сталинизма еще недостаточна в сравнении с множеством подробных монографий о нацизме. Национальный шовинизм, ксенофобия и антисемитизм стали общими местами новой крайне антисоветской, а за пределами России и антирусской, интерпретации истории. Но теперь существует множество интерпретаций, и постсоветские историки работают с международной научной общиной. Если атмосфера культурного плюрализма сохранится, то историки сумеют предложить интересную программу исследований советского прошлого /106/.

Остается лишь присоединиться к подобным пожеланиям. Собственно говоря, именно к этому и призывали многие российские историки, и в их числе М.Я.Гефтер и представители его школы, в годы "перестройки". Полноценная дискуссия о преодолении тупиков прошлого и избавлении общества от увечий антигуманного ХХ века должна быть продолжена.