По-другому, чем в Германии, складывается ситуация в Италии, где историографическая ревизия идет полным ходом. Италия была первой страной, где еще в 1922 г. фашизм пришел к власти. При этом фашистами, не только по самоназванию, но и по присущим им “родовым” характеристикам, т. е. лишь на словах борцами с капитализмом, а на деле устраивавшими нападения на своих бывших товарищей по социалистической партии, Муссолини и его сторонники стали еще до вступления страны в Первую мировую войну. Об этом имеется немало свидетельств в архивах, в том числе и отечественных /133/.
В итальянской историографии, отличавшейся ранее сильным марксистским течением, само понятие антифашизм, на основе которого и строился национальный послевоенный консенсус, теряет свою прежнюю значимость. Этому способствует и очень сходная с нынешней российской неразбериха в умах итальянцев, переживающих затянувшийся период перехода от послевоенной Первой ко Второй республике. Политическая культура, основанная на антифашизме как объединяющем начале всех конституционных политических сил, претерпевает видимые перемены. Об этом еще раз свидетельствует победа на парламентских выборах мая 2001 г. блока правых, предводительствуемых медиамагнатом С.Берлускони, включающих в себя и бывших неофашистов из “Национального альянса” под руководством Дж.Фини.
Ревизионистские тенденции в итальянской историографии тоталитаризма и изучение этого феномена в России стали предметом обсуждения на прошедшей в Венеции встрече итальянских и российских историков, организованной известным специалистом по русской литературе и истории В.Страда. В предисловии к сборнику материалов конференции итальянских и российских ученых он напоминает, что впервые прилагательное “тоталитарный” в 1923 г. применил либерал-демократ Джованни Амендола в отношении рождавшегося фашистского режима. Далее оно было использовано основателем фашизма Б.Муссолини в речи 1925 г. не в том негативном смысле, которое ему придавалось при его изобретении, т.е. как “нелиберальный” и “антидемократический”, а в положительном смысле как потребность страны, по словам Муссолини, в “жестокой тоталитарной воле” фашизма, т.е. как проект и программа нового типа абсолютной власти партии и “ее” государства /134/. В опубликованных в сборнике выступлениях на Венецианской конференции итальянских ученых В.Страды, Дж.Петракки, П.Дж.Дзуннино, Н.Транфалья, М.А.Каттанео, В.Заславского и российских – А.Шубина, И.Павловой, С.Кулешова, В.Дамье, Н.Комоловой, В.Панеяха, Н.Егоровой речь шла о сущности тоталитарных режимов и возможности их сравнения. Оценивая результаты встречи, тот же В.Страда подчеркнул, что выступления ее участников способствуют новому осмыслению сложного понятия “тоталитаризм” и еще более сложной, связанной с ним действительности, которая им характеризуется /135/.
Попытаемся отразить хотя бы фрагментарно содержание этого насыщенного интересными, нетривиальными подходами сборника. Известный итальянский историк Джорджо Петракки, автор многих трудов по истории итало-советских отношений, в своей статье “Рим или Москва. Фашизм в зеркальном отражении” анализирует отношения между фашизмом и большевизмом в 20-е – 30-е годы. По его мнению, большевизм и фашизм, будучи близнецами, родившимися в условиях крушения демократии, “развивали симметричные эксперименты, но оставались антагонистами, они подпитывались неодинаковыми мифами, хотя и сталинизм, приобретая все больше характеристик национального государства, заимствовал у фашизма некоторые свои черты” /136/.
В работе Пьера Джорджо Дзуннино “Интеллектуалы и культура в истории фашизма” рассказано о критических позициях большей части интеллектуалов в отношении фашистского режима и о соответственном отношении к ним фашизма. Видный историк Никола Транфалья призывает к написанию истории на основе конкретных фактов, его выступление на конференции названо “Писать историю без дистанцирования от фактов. Фашизм и наши современники”. Он называет в качестве образцов такие первые итальянские исследования, как “Рождение и приход к власти фашизма”, которое выпустил во Франции в 1938 г. Анджело Таска, и опубликованное на немецком языке четырьмя годами ранее исследование Игнацио Силоне “Фашизм”. Им предшествовала изданная в Нью-Йорке в
Транфалья уделяет особое внимание такому небольшому произведению Де Феличе, как статья для энциклопедии “ХХ век”, написанную тем в конце 1974 – начале 1975 г., т.е., как подчеркивает автор, между выходом первых двух томов его биографии дуче и интервью о фашизме, которое он дал американскому исследователю Майклу Ледийну. На пятидесяти страницах этой статьи Де Феличе сумел дать комплексную интерпретацию фашизма. Экономический, социальный и политический кризис четырех послевоенных лет (1919-1922 гг.) открыл путь для Муссолини и его движения, пишет Де Феличе, указывая к тому же на невиданную политическую мобилизацию масс в этот период. Подчеркивается особая роль в фашистском движении мелкой буржуазии, причем в тех регионах страны, гле она оказалась наименее интегрированной в общество. В этом тезисе Транфалья усматривает прямое влияние идей Сальвемини на концепцию, разрабатывавшуюся Де Феличе. В заключение Транфалья подчеркивает, что современным историкам удается писать историю, пользуясь не слишком большой дистанцией от тех событий, которые они исследуют.
Другие участники венецианского научного симпозиума о тоталитаризмах анализировали, как правило, более частные проблемы. На общих вопросах, рассматриваемых и в нашем обзоре, сосредоточились главным образом В.Страда (“Тоталитаризм / тоталитаризмы”) и В.Заславский (“Тоталитарные режимы в сравнительной перспективе”). Поэтому данные выступления, особенно выступление В.Страда, мы осветим подробнее.
Что касается работ других авторов, придется ограничиться лишь их перечислением: М.А.Каттанео “Просвещение и тоталитаризм: Две противоположные концепции уголовного права”, В.Шубин “Спорные проблемы историографии российского тоталитаризма”, И.Павлова “Концепт “тоталитаризма” и современные исследования по истории сталинской России 30-х годов”. С.Кулешов “Типология тоталитарных режимов: историографический аспект”, В.Дамье “Тоталитаризм как социальный феномен: методология анализа”, Н.Комолова “Человек в “тоталитарном обществе” (историк и его работа)”, В.Панеях “Политические процессы-близнецы 1930-1931 гг. в СССР”, Н.Егорова “Внешняя политика СССР послевоенного периода внутри тоталитарной системы (конец 40-х – начало 60-х гг.)”.
Для тех исследователей в сфере общественных наук, кто пытается понять историческое наследие ХХ в., замечает В.Заславский, одной из наиболее важных задач является анализ социально-политических систем, принадлежащих к так называемой “тоталитарной семье” /138/. В этих системах контроль над экономической и культурной сферой устанавливался при помощи политической власти партии-государства, высшего авторитета, который претендовал на право почти абсолютного господства над людьми и материальными ресурсами. Существует бесчисленное множество исследований о нацизме, фашизме и советской системе, в которых данные режимы анализируются по отдельности с точки зрения истории, социологии, политики, но без того, чтобы прибегнуть к сравнениям и к использованию концепции тоталитаризма. Но там, где используется эта концепция, сравнение, явное или скрытое, становится необходимым.
Сравнение между фашизмом и большевизмом и поиск у них общих черт возникли сразу же после того, как Муссолини захватил власть. Всего спустя две недели после “марша на Рим”, в начале ноября 1922 г. журнал “Коммунистический Интернационал” опубликовал статью, автор которой подчеркивал, что “фашизм и большевизм привержены общим методам борьбы. Для них обоих неважно, является ли данная акция легальной или нелегальной, демократической или антидемократической. Они преследуют собственные цели и нарушают законы, подчиняют все достижению цели”.
Слово “тоталитаризм” получило значительное распространение в 30-е годы, когда разные политические наблюдатели заметили, что кроме идеологических различий и некоторых других выраженных отличий между сталинским Советским Союзом и фашистскими режимами, эти две системы имеют определенное число общих черт и их сходство гораздо важнее их различий. Коллапс советской системы открыл новую фазу в изучении тоталитаризма. После краха советской системы исследования тоталитаризма решительно переместились из области политической борьбы в сферу междисциплинарного и сравнительного научного анализа феномена тоталитаризма. Поэтому, по словам Заславского, концепция тоталитаризма становится для исследователей компасом, ориентирующим обществоведов на пути изучения исторического контекста и аналогичных характеристик режимов, относимых к тоталитарной семье.
Касаясь различий тоталитарных режимов, Заславский подчеркивает, что, отталкиваясь от признания эвристической пригодности концепции тоталитаризма, историки концентрируют свои усилия на поисках контрастов и различий между нацизмом и сталинизмом с тем, чтобы подтвердить сущностную специфику данных режимов. В числе прочего он приводит высказывание Яна Кершоу, опубликованное во французском журнале “Эспри” в 1996 г.(одновременно он напоминает приводившуюся нами уже оценку Кершоу и Левина относительно сходства и различия нацизма и сталинизма: “несмотря на поверхностное сходство нацистский и сталинский режимы были по существу различными”). Кершоу писал: “В рамках концепции тоталитаризма национал-социализм является единственным и уникальным примером тоталитарного режима, рожденным в стране, характеризовавшейся передовой индустриальной экономикой и демократической политической системой” /139/. Во всех других случаях – Советский Союз, Китай, Северная Корея и Куба – тоталитарная фаза “установления авторитарного режима развертывалась в условиях экономической и политической отсталости, в аграрной экономике, в бедном обществе, в котором не было традиции политического плюрализма, не говоря уже о демократии, словом, там, где постоянно преобладали формы тирании” /140/.
Когда говорят, что слово “тоталитаризм” является ключевым для истории ХХ в., обозначая феномен нового образца, присущий именно этому периоду, это утверждение вызывает возражения, одни вполне резонные, другие – предвзятые, отмечает В.Страда. Он пытается найти подходы к объяснению тоталитаризма с культурологических позиций. Возражающие не прочь запретить понятие “тоталитаризм”, отмечает итальянский ученый, поскольку оно будто бы наделено сугубо идеологическим значением. В наиболее чистом виде такое возражение сводится к обвинению, согласно которому понятие тоталитаризма было орудием «холодной войны» и его использование теперь есть пережиток ментальности того периода, в результате чего искажается природа коммунистических режимов, в первую очередь советского, не учитывается его реальная сложность. Определение “тоталитарный” допускается только к режимам фашистского типа, а вот применение его и к коммунизму, и к фашизму вызывает резкое неприятие. Странно было бы подчиниться сегодня такому цензурному запрету, cвойственному как раз ментальности «холодной войны», когда коммунистическая цензура запрещала это слово, вместо того, чтобы спокойно оценить познавательный потенциал понятия “тоталитаризм” /141/.
История термина и понятия “тоталитаризм” излагалась неоднократно, и Страда не считает нужным прослеживать ее. Но все же он приводит некоторые любопытные факты из этой истории, в том числе и упомянутый как-то Э.Нольте факт использования данного понятия уже в 1919 г. немецким левым публицистом А.Паке, писавшим в корреспонденции из Москвы о “ленинском революционном тотализме” и тем самым выявившим тенденцию новой власти связать всю социально-политическую реальность в единый узел. Второе добавление касается реакции папы Пия XI в 1938 г.: понтифик отстаивал право Церкви на “тоталитаризм” в положительном смысле, тем самым фашизм лишался монополии на употребление термина. Пий XI оспаривал претензии тоталитарного государства целиком поглотить человека, считая это “великой узурпацией”, поскольку если и есть тоталитарный режим по праву, то это режим Церкви, потому что человек всецело должен принадлежать ей, так как человек – творение Господа.
Если позиция папы в отношении “тоталитарной воли” фашизма имела смысл, то еще больший смысл она приобретала по отношению к ленинскому “революционному тотализму”, непримиримому врагу религии, в особенности христианской. После того, как для нового феномена было найдено название, началась долгая история определения содержания этого неологизма. Им обозначалась новая политическая система, не имевшая прецедента в мировой истории и политике, от Аристотеля до Монтескье. Она была не только антиподом либеральной демократии, но и резко отличалась от известных форм деспотизма, поскольку требовала не просто подчинения и послушания, а участия и мобилизованности масс, парадоксального консенсуса на базе идеологии, необходимого, наряду с насилием и террором, средства. Тоталитаризм, одновременно антидемократический и постдемократический, был пронизан, по крайней мере на словах, идеалами социальными и социалистическими, вселенскими и национальными, элитарными и массовыми. Трудность анализа новой системы заключалась в том, что она не была статичной, развиваясь во времени. Кроме того, как бы отстраненно ни анализировать эту систему, невозможно отрешиться от сложившегося в либерально-демократической политической культуре ее негативного восприятия.
К тому же тоталитаризм не включал в себя одну-единственную реальность, а представлял собой сложный комплекс отличных друг от друга реальностей, иногда прямо противоположных и враждебных. Таким образом, в случае тоталитаризма следует говорить о разных тоталитаризмах, о его двух основных вариантах, коммунистическом и фашистском, а точнее, о трех, четко различая внутри понятия фашизма его национал-социалистический вариант. Собственно фашизм, а именно итальянский, единственный, провозглашавший и теоретизировавший “тоталитарную волю”, на деле парадоксальным образом был тоталитаризмом ограниченным, т.е. гибридной формой авторитаризма с тоталитарной идеологией (он пошел на компромисс с существовавшими ранее институтами – монархией, Церковью, предпринимательским классом). Но это не означает, что как политический феномен итальянский фашизм был лишен новизны.
Изучать тоталитаризмы надо не только исторически, но и компаративно, считает Страда., выявляя их общие элементы и различия. Следует сказать, что еще до того, как стать объектом анализа, тоталитарный феномен был выявлен и описан в художественной литературе: у Замятина в романе “Мы” и у Оруэлла в “1984 г.”, а еще ранее в “Бесах” Достоевского. Теоретически глубокая критика марксизма, предпринятая “легальными марксистами” (Струве, Бердяев, Булгаков и др.), т.е. бывшими марксистами, пошедшими дальше Бернштейна, высветив тоталитарные потенции самого марксизма. Вызвавшие сенсацию в России “Вехи” (1909 г.), плод размышлений ставших либералами марксистов, подвергли глубокой критике «тоталитарную ментальность революционно-радикальной интеллигенции». Эта критика важна для понимания будущего тоталитаризма. Данной ментальности суждено было воплотиться в ленинской идеологии, которая будучи синтезом сциентизма и утопизма, давала ощущение высшего, в последней инстанции знания законов исторического развития, а как синтез теории и практики выдвигала теорию социально-политического действия при опоре на конкретную организацию – партию нового типа.
Среди множества проблем исторического и теоретического характера, возникающих при постановке тоталитарной парадигмы, наиболее спорной является проблема исторической взаимосвязи между коммунизмом и национал-социализмом. Она возбудила острую дискуссию еще и потому. что ее решение, предложенное Э.Нольте, которого предвзятые противники теории тоталитаризма подвергли остракизму, слишком прямолинейно. Нольте усматривает отношения причинности между большевистской революцией и революцией нацистской, а также усматривает в ГУЛАГЕ антиципацию и подготовку германских концлагерей.
В нашу посттоталитарную эпоху тоталитарный соблазн, особенно после катастрофического результата правления тоталитарных режимов, намного слабее, подчеркивает итальянский ученый. Последствия и пережитки тоталитаризма очень сильны в постсоветской России, потому что здесь и в силу исторической традиции, и в силу природы находившейся у власти идеологии тоталитарный опыт продлился не только дольше, но и оказался более травматическим в плане ценностей и ментальности. Он породил патологическую форму модернизации, “регрессивную модернизацию”, так как промышленно-технологическое развитие, главным образом военного характера, сопровождалось социально-институционной архаизацией на основе систематического насилия и в то же время далеко не малозначащего консенсуса, хотя и пассивного. Все это затрудняет и осложняет в России возврат к подлинной демократии, считает Страда /142.
Спустя девяносто лет после своего появления и полвека после своего исчезновения фашизм все еще представляется загадочным явлением, не поддающимся ясному и рациональному историческому определению, несмотря на посвященные ему десятки тысяч книг и статей и множество дискуссий, подчеркивает итальянский историк Эмилио Джентиле. Столь же странно выглядит картина интерпретаций фашизма. По мнению английского ученого С.Пейна, "в конце ХХ века среди наиболее важных политических понятий понятие фашизма остается возможно самым неопределенным" /143/. Многие связывают фашизм с тоталитаризмом, замечает Джентиле. Концепция тоталитаризма родилась сразу после захвата фашистами власти и находится в симбиозе с фашизмом. Понятия "тоталитаризм" и "тоталитарный", по мнению Джентиле, были изобретены и использовались антифашистами, чтобы показать диктаторскую сущность фашистского режима /144/.
Политологи, выступавшие против этой модели, связывали тоталитаризм исключительно с нацизмом и сталинизмом, считая, что к фашизму определение тоталитаризма не подходит. Наиболее распространенной формой "дефашистизации" фашизма является сведение его к муссолинизму, т.е. к тому, что сотворил дуче. С этим связана тенденция "освободить" фашизм от самих фашистов и заявления, что люди, публично объявлявшие, что они фашисты и занимавшие престижные должности в структурах власти, культуры и экономики, на самом деле не были фашистами, как ими не являлась и масса итальянцев, заполнявших площади и аплодировавших дуче. Согласно подобным подходам ни Дж.Боттаи, ни Д.Гранди, ни Л.Федерцони, ни А.Де Стефани, входившие в верхушку фашистского режима, на самом деле вовсе не являлись фашистами. Эти главные действующие лица фашистского режима, равно как и многочисленные технические работники, интеллектуалы, молодые люди, учившиеся в университетах, которые тоже заявляли о своей верности дуче и активно участвовали в осуществлении политики режима, часто показываются в роли этаких "диссидентов", "несогласных", "критиков", "либералов", если не прямых противников фашизма.
Некоторые из исследователей, пишет автор, полагают, что убийство Маттеотти [один из лидеров социалистической партии и депутат парламента, зверски убитый фашистами в 1924 г. - В.Л.] впоследствии привело к двум миллионам жертв Освенцима и убийству шести миллионов евреев. Подобную взаимосвязь автор считает чрезмерной. В любом случае, пишет он, не большевистская революция открыла путь к тоталитаризму в Западной Европе, по которому пошел национал-социализм. Этому способствовал фашистский "марш на Рим" 1922 г. и установление в Италии фашистского режима. Сам Муссолини еще в 1921 г. публично заявлял, что не может быть и речи о какой-то "большевистской опасности".
Э.Джентиле считает, что "дефашистизация" фашизма во всех своих проявлениях является фальсификацией исторической действительности. Фашизм, по его определению, это политический феномен современной ему эпохи, которому присущи черты национализма, революционности, тоталитаризма, расизма и империализма. Он стремился к уничтожению демократического и либерального общества, выставляя себя как радикальную альтернативу принципам свободы и равенства, правам человека и гражданина, утвержденных Просвещением и демократическими революциями XVIII века.
Автор дает собственное определение фашизма. "Фашизм - это политический феномен, националистический и революционный, антилиберальный и антимарксистский, организованный в действенную партию с тоталитарной концепцией политики и государства. Он исповедует идеологию активизма на основе мистицизма, вирилизма и антигедонизма, применяя ее в качестве светской религии, объявляющей об абсолютном примате нации При этом нация понимается как органическое, этнически однородное сообщество, организованное по иерархии в корпоративное государство с воинственными устремлениями великодержавной политики силы и завоеваний, нацеленной на создание нового порядка и новой цивилизации" /145/.
Это определение основано на историческом опыте итальянского фашизма. Это возникшее именно в Италии явление стало затем моделью для других националистических, антидемократических движений. Национал-социализм использовал опыт итальянского фашизма в создании особого вида партии и особого рода режима. Джентиле расценивает фашизм как "итальянский путь к тоталитаризму", означавший не только новую форму политического режима, но и комплексный идеологический, культурный, организационный и институциональный процесс /146/.
Исследование Джентиле разбито на следующие одиннадцать глав (их названия говорят сами за себя): 1. “Фашизм: исторический профиль”. 2. “Феномен фашизма: интерпретации в сравнении”. 3. “Фашизм: ориентирующее определение”. 4. “Некоторые соображения по поводу идеологии фашизма”. 5. “Фашизм как революция?”, 6. “Муссолини – лики мифа”. 7. “Партия, государство и “дуче” в мифологии и организации фашизма”. 8. “Партия в тоталитарной лаборатории фашизма”. 9. “Фашизм как политическая религия”. 10. “Новый человек” фашизма. Размышления о тоталитарном эксперименте антропологической революции”. 11. “Тоталитарный модерн”. К сожалению, приходится ограничиться лишь названием этих частей работы Джентиле, так как их даже краткое раскрытие невозможно в рамках нашего обзора.
Исследуя в одной из глав политическую систему фашизма и существующие ее определения, равно как и “тоталитарный цезаризм”, автор высказывает свои взгляды по поводу места фашизма среди родственных ему феноменов современного авторитаризма и широко используемого в науке концепта тоталитаризма. При этом он вновь резко критикует позиции тех ученых, которые пытаются свести фашизм лишь к муссолинизму и полагают, что фашистская политическая система не была тоталитарной, так как в ней партия не подчиняла себе государство (здесь просматривается скрытая полемика Джентиле с Р. Де Феличе и его современными последователями).
Прежде всего следует отметить, пишет автор, что наличие одной-единственной партии и массовой политики не позволяет поместить проблему “персонализации” власти при фашизме в один ряд с проблемами традиционных личных диктатур. Редукция фашизма к муссолинизму означает банализацию проблемы “вождя” при тоталитарных режимах, в результате не только принижается вопрос о наличии и деятельности массовой организации – партии, но и возникает мысль, что без массовой партии та же самая личность, функция и миф “дуче” исторически необъяснимы. Что же касается тоталитаризма, то можно заметить, что режимы, считающиеся тоталитарными потому, что они провозгласили примат партии, проходят через “фазу персонализации” власти, при которой партия как место выработки решений и политического выбора ликвидируется. Режимы, которые считают “полностью” тоталитарными, встретились с препятствиями и затруднениями, и в них наблюдался разрыв между идеологией и реальностью.
Если брать во внимание взаимосвязь между мифом и реальностью, то тоталитаризм это всегда развивающийся процесс, а не завершенная и окончательная форма. По своей природе тоталитарная интеграция общества в государство или в партию это процесс, который должен постоянно обновляться, хотя бы из-за смены поколений. Завершенная тоталитарная интеграция парадоксальным образом привела бы к воплощению в действительность мифа, стала бы полным осуществлением демократического идеала Руссо, иронизирует Джентиле.
Таким образом, все тоталитарные режимы в какой-то мере “неполные” и “незавершенные” по отношению к их мифу об интеграции. В том, что касается оправданности применения единой модели тоталитаризма, к которой относят настолько разнящиеся исторические эксперименты, как фашизм, нацизм и сталинизм, следует спросить, не будет ли столь же оправданным принять во внимание тот факт, что существовал неполный и незавершенный “итальянский путь тоталитаризма”.
Имея в виду, что во всем комплексе мифов и организаций фашизма центральную и господствующую позицию занимала фигура дуче Муссолини, имевшая собственную форму, отличавшуюся от той, которую, например, занимала фигура фюрера Гитлера, историк полагает, что политическую систему фашизма в своей конкретной исторической реальности можно расценивать как “тоталитарный цезаризм”. Раскрывается это вводимое автором понятие следующим образом: “Харизматическая диктатура цезаристского типа, интегрированная в организационную структуру соответствующим тоталитарному мифу образом, сознательно приспособленная к реальности и применяемая на практике как кодекс поведения и точка отсчета для действий и организации государства и широких масс” /147/. Тем самым автором предлагается еще одна, новая, до сих пор неизвестная дефиниция, с помощью которой характеризуется сущность тоталитарного режима.
Краткий заключительный раздел книги Джентиле носит название : “Почему надо изучать фашизм?”. И вот как отвечает на него автор. Как и все проблемы прошлого, которые являются привлекательными для историка, связанными с чувством понимания истории и смыслом существования, фашизм еще долгое время продолжит привлекать внимание исследователей, и борьба разных ориентаций и интерпретаций сохранится. Сказав это, замечает Джентиле, он вовсе не намеревается обращаться к идеологическим и политическим контроверсиям, которые часто возникают вокруг фашизма по мотивам выдуманной актуальности, но совсем к иному, более серьезному аспекту, пронизывающему нынешнюю полемику, потому что она касается самой значимости работы историка /148/.
Можно изучать историю фашизма снизу или сверху, слева или справа, - продолжает автор, - можно выделить политические, институциональные, социальные, экономические или антропологические аспекты, можно отдавать предпочтение изучению индивидуумов, группировок или масс, можно избрать перспективу длинного или короткого периода, можно предпочесть индивидуальный анализ или же компаративистский синтез, можно сосредоточиться на «намерениях» или на «функциях» политических акторов. Но то, что в конце концов имеет значение, это способность историографии приводить нас к все более реалистичной и комплексной картине природы фашизма, в его многочисленных аспектах, как феномена, помещенного во времени и пространстве, а не только как словесного определения метаисторического измерения, которое находится вне времени и пространства /149/.
Но исследовать фашизм не значит лишь реконструировать его историю при помощи документов и критической оценки событий, что остается фундаментальной основой любой серьезной попытки его интерпретации. Исследовать фашизм означает также размышлять о природе политики эпохи модернизации и массового общества, о роли индивидуума и коллективизма, о смысле модерности, о хрупкости свободы и уязвимости человеческого достоинства, об агрессивном характере воли к власти. Поэтому для историка, посвятившего себя изучению фашизма, требуются иные качества, чем, например, от историка исследователя феодализма., у него совсем другая ответственность в сфере культуры, политики и морали. Уже одно это часто предмет полемики. Задачей исследователя фашизма является самая элементарная научная объективность, т.е. осознание человеческого опыта прошлого через как можно более широкое и строгое изучение документов без того, чтобы переносить на прошлое собственные жизненные идеалы.
Проблема фашизма, равно как проблема коммунизма и тоталитаризма, подчеркивает автор, это не только историографический субъект-аргумент, каковым для историка может стать феодализм, потому что она пересекается с огромным множеством проблем, которые охватывают всю эпоху модерна и смысл человеческого существования в современном мире. И как всегда происходит в таких случаях, когда интерпретация исторического феномена влечет за собой размышления о смысле истории и смысле бытия, вопросов, вызванных интерпретацией фашизма, гораздо больше, чем ответов на них историков. С течением времени под влиянием новых документов меняются взгляды и концепции. Сама историография тоже принадлежит истории, обладает собственной историей, и поэтому сама неизбежно меняется.
Подчеркивая свою приверженность историцизму - “как историк историцистского формирования”, - Джентиле выражает веру в будущий прогресс историографии и считает, что историку, занимающемуся изучением недавнего прошлого, не следует обязательно навязывать в истолковании этого прошлого свои взгляды, связанные с его позициями в реальной современной жизни. “Интерпретация, предложенная в этой книге, пишет он в заключение, - не содействует тому, чтобы проблема фашизма свелась к давно прошедшему и законченному прошлому, как это характерно для того же феодализма, но предлагает, напротив, изучение фашизма как сущностного аспекта проблемы, не менее драматичной и трагичной, очень актуальной, речь идет о уязвимости либеральной демократии перед бросающими ей вызов движениями, которым удается мобилизовать коллективные страсти во имя интегралистских, отличающихся нетерпимостью, брутальных и агрессивных идеологий. Исследования фашизма, собранные в этой книге, имеют целью предоставить читателю материалы для размышлений о хрупкости либеральной демократии в эпоху модерна, в те времена, в которые людям не удалось остановить распространение фанатизма ненависти, воспринимаемого как доблесть человеческого рода” /150/.
Джентиле является учеником известного историка-ревизиониста Ренцо Де Феличе (хотя последнему не нравилось, когда его характеризовали как ревизиониста), автора многотомной биографии дуче. Он в чем-то отстаивает ревизионистские подходы своего учителя, и развивает их далее. Но во многом он спорит с ними, предлагая собственные интерпретации. Интересен тот факт, что Джентиле, как это уже отмечалось нами ранее, не считает изжитыми в итальянском обществе профашистские настроения. В интервью газете "Коррьере делла сера" по случаю выхода своей книги историк, как мы уже отмечали, подчеркнул: "Политический феномен фашизма представлял тенденции, присутствующие в современном ему итальянском обществе, которые с падением режима полностью не исчезли" /151/.
Если говорить об инициаторе новых подходов, следует еще раз подчеркнуть, что им был именно Ренцо Де Феличе. Он внес огромный вклад в историографическую ревизию фашистского прошлого. Эта ревизия пришлась на 60-е – 90-е годы. Историк был при этом поддержан последователями и сторонниками, но “освистан” и раскритикован представителями левого лагеря итальянских интеллектуалов, увидевшими за его построениями скрытую реабилитацию фашизма. Он получил широкую известность как автор многотомной биографии дуче (эти тома выходили в туринском издательстве Эйнауди на протяжении 32-х лет, с конца 60-х до 90-х годов, последний был издан уже посмертно), доказывавший, что исторические пути итальянского фашизма и национал-социализма разошлись с момента их зарождения. В предисловии к первому тому (“Муссолини – революционер, 1883–1920”) Де Феличе сочувственно цитировал высказывание другого итальянского ученого, К.Казуччи, сделав его программным для своего многотомного труда. Называя фашизм неотъемлемым продуктом национальной истории, Казуччи заявлял о необходимости изучения той Италии, в которой итальянцы сделались фашистами, не перестав от этого быть итальянцами. Вслед за ним и Де Феличе констатировал, что “задачей историографии является анализ данного процесса во всей его совокупности” /152/.
Хорошо знавшие историю итальянские интеллектуалы наверняка обратили тогда внимание на перекличку процитированных Де Феличе слов Казуччи с программной речью Муссолини, произнесенной при закрытии IV съезда фашистской партии (PNF – Partito Nazionale Fascista) 25 июня 1925 г. “Всякая цель, которая отражает нашу жестокую тоталитарную волю [la nostra feroce volonta’ totalitaria], будет преследоваться с еще большей жестокостью… Мы хотим фашизировать Нацию, так чтобы завтра понятия итальянец и фашист стали одним и тем же” /153/. Через несколько месяцев после этого генеральный секретарь фашистской партии Р.Фариначчи говорил уже о “тоталитарной программе нашей революции”. Одновременно Муссолини отчеканил формулу (выше о ней говорилось) полного отождествления государства и фашизма: “Все в государстве, ничего вне государства, ничего против государства” /154/. В 1927 г. он уже заявлял, что “при таком тоталитарном режиме, как фашистский, оппозиция является глупой и излишней” /155/. И, наконец, в “Доктрине фашизма” он подчеркивал: “Для фашистов все состоит в государстве и не существует ничего человеческого или духовного кроме государства, чему придается ценность. В этом смысле фашизм тоталитарен” /156/. Результативные изыскания по поводу происхождения и развития в итальянской доктрине фашизма понятия “тоталитарный” были предприняты немецким ученым, специалистом по Италии, Йенсом Петерсеном, как и его коллеги по Немецкому институту в Риме много сделавшим для дальнейших исследований итальянской истории ХХ в., и в том числе истории фашизма /157/.
Итогом многолетних исследований Р. Де Феличе стал следующий вывод: отсутствие массовых репрессий, относительная мягкость и терпимость к политическим противникам, а также такая “системообразующая” черта итальянского фашистского режима, как достигнутый в обществе консенсус, по его мнению, позволяют назвать его “незавершенным тоталитаризмом” /158/. Историк подчеркивал, что его многотомный труд – это биография Муссолини, а не история фашизма или Италии при фашизме /159/. Таких историй к тому времени было создано уже достаточно /160/, и среди множества книг труды Де Феличе обращали на себя внимание добросовестным подбором массы неизвестных архивных документов (из широкого круга государственных и частных архивов) и оригинальностью интерпретаций, заметным пересмотром предыдущих подходов итальянской и зарубежной историографии фашизма.
Именно поэтому исследования Де Феличе стали предметом горячих споров в итальянских научных и общественно-политических кругах. В ряде его трудов – “История итальянских евреев при фашизме”, “Фашизм. Интерпретации современников и историков”, “Интервью о фашизме”, “Муссолини и Гитлер: Тайные отношения, 1922-1933”, “Миф Муссолини”, “Проблема республиканской нации”, “Красное и черное” и др., его взгляды на фашизм как цельное явление постоянно развивались и уточнялись /161/. Острую дискуссию вызвала вышедшая в 1975 году, в середине его работы над многотомной биографией Муссолини, небольшая книжечка “Интервью о фашизме” (только за первые полгода после появления она выдержала пять изданий). В ней, отвечая на вопросы американского исследователя Майкла Ледийна, итальянский историк постарался прояснить свое отношение к фашизму, и оба они - провести черту, отделяющую фашизм-движение от фашизма-режима, подчеркнув, что данные феномены вовсе не совпадают /162/.
Эту линию Де Феличе проводил в томах биографии дуче /163/. Солидно изданный знаменитым “интеллектуальным” туринским издательством Эйнауди этот многотомный труд автор посвятил учителю многих современных итальянских историков и его самого - Делио Кантимори. Но на вопрос о том, кого он признает своими учителями, Р.Де Феличе в свое время ответил: “Трудно сказать, кто был моими учителями, легче сказать, у кого я учился. …Не думаю, что существуют люди, которые могут буквально быть названы учителями своих собственных учеников: если кто-то считает себя учеником в узком смысле этого слова, это означает, что перед вами человек, лишенный собственной интеллектуальной автономии. Речь можно вести лишь о некоем влиянии” /164/. Среди тех, кто на него повлиял, он назвал знаменитых историков: Ф.Шабо, Дж.Де Лука и в особенности Д.Кантимори, с которым молодого студента связывала “общность интересов”.
Как подчеркивает В.И.Михайленко, вклад Де Феличе в изучение фашистского феномена заключается главным образом в том, что “он обнажил наиболее уязвимые места в классических интерпретациях фашизма и нанес по ним прицельный удар. Другими словами, он напомнил о главном принципе и долге неангажированного исследователя – “всегда сомневаться” /165/. Для современных исследователей, продолжает Михайленко, большее значение имеют поставленные Де Феличе вопросы, чем его попытки найти на них ответы. Историческое значение его трудов не сводимо к дихотомии “свой – чужой”. Любой честный исследователь фашизма будет искать свои ответы на поставленные итальянским историком вопросы о соотношении “правых” и “левых” предпосылок в фашизме, разрыве между идеологией движения и политикой режима у власти, причинах массового консенсуса и его разрушения, будет пытаться понять историческую правду не одной, а разных сторон в гражданской войне или послевоенных политических баталиях. Постановка данных вопросов носит универсальный и типологический характер и выводит значение исследований Р.Де Феличе за рамки истории лишь итальянского фашизма /166/.
Личность Муссолини для Де Феличе имеет “решающее значение для понимания фашизма”, является “унитарным, синтезирующим моментом”, позволяющим проследить связь между фашистским движением и фашистским режимом. Приход Муссолини к власти явился “плодом компромисса между фашизмом и традиционным правящим классом” и отсюда та коалиция, которая определяла лицо правительства Муссолини до 1925 г. Этот компромисс, по мнению Де Феличе, был подтвержден в начале 1925 г., когда большинство правящего класса после кризиса, вызванного убийством Маттеотти решило поддержать Муссолини, чтобы избежать опасности “прыжка в неизвестность”. Для традиционного правящего класса фашизм на практике не должен был слишком обновить систему, ему надлежало прежде всего укрепить ее, придать ей новую динамику, но не подавлять ее. Но подобная перспектива была неприемлема для фашизма, по крайней мере для большей части фашистского движения, противопоставлявшей себя традиционному правящему классу в качестве альтернативы /167/.
В другой раз Де Феличе заявил, что он не утверждает, что фашизм объясним только личностью Муссолини, однако без Муссолини фашизм не понять. В отличие от историков марксистского направления он не связывал вопрос происхождения и прихода к власти фашизма с особенностями развития итальянского капитализма, а сосредоточил внимание на психологии и духовном состоянии масс, с которыми связал появление феномена фашизма. Его подход к явлению массовизации общества, которое вело к развитию в сторону тоталитаризма, так же, как и утверждение о революционности фашистского движения, в этом смысле близок к концепциям, выдвинутым Э.Нольте и Дж.Моссе. Носителями фашистских тенденций он считает средние слои, прежде всего мелкую буржуазию, а также часть рабочего класса /168/. Укрепление фашизма и захват им власти произошли благодаря тому, что фашистам удалось создать массовую базу и опереться на нее. Роль господствующих классов остается при этом в тени /169/.
В середине 90-х годов, незадолго до своей преждевременной кончины (скончался он 25 мая 1996 г. на 67 году жизни), Ренцо Де Феличе, оценивая ревизионизм современных немецких историков, от Э.Нольте до А.Хилльгрубера, констатировал: “если и существует “немецкий” ревизионизм, понимаемый как комплекс реинтерпретации идеологической истории ХХ века, то итальянского ревизионизма не существует. В реконструкции [итальянскими историками. – В.Л.] фашизма нет ничего ревизионистского” /170/. Хотя, как подчеркнул Де Феличе в последней своей книге-интервью “Красное и черное” /171/, “по своей природе историк не может не быть ревизионистом, так как его работа отталкивается от того, что было достигнуто его предшественниками, и он пытается углубить, исправить, прояснить собственную реконструкцию фактов” /172/.
Немецкий историк консервативных взглядов Р.Лилль в работе об итальянской послевоенной историографии так отображает ход дебатов (по мнению немецкого ученого, они достигли уровня и накала “спора историков” в ФРГ) по выдвинутой Р. Де Феличе интерпретации истории фашизма. Утверждения Де Феличе о том, что фашизм никогда не был тоталитарным, и был гораздо менее жестким режимом во всех отношениях, если его сравнивать с режимом нацизма, вызвали изначальное неприятие историков левых марксистских убеждений. Дж.Кароччи, Э.Коллотти, Э.Раджоньери, Н.Транфалья обвинили Де Феличе в ревизионизме, но свои доводы они не подтверждали опорой на исторические источники. Однако в том давнем споре итальянских историков у Де Феличе нашлись обладавшие высокой квалификацией сторонники, среди которых были правый либерал Розарио Ромео и левый либерал Лео Вальяни, их поддержал американский исследователь немецкого происхождения Герхард Л. Моссе, знаток итальянской истории. На сторону Де Феличе встало немало либеральных публицистов, которые пытались противостоять тогдашнему крену общества влево, в их числе великий моралист Индро Монтанелли, бывший в юности фашистом, затем перешедший в ряды антифашистов, Джованни Спадолини, секретарь Итальянской республиканской партии, в 1981-1982 гг. премьер-министр, в 1982-1987 гг. министр обороны и в 1987-1994 гг. председатель Сената, а в последнее десятилетие Серджо Романо, дипломат высокого ранга, бывший итальянский посол в Москве. Безусловная поддержка была получена от интеллектуальных кругов ХДП, среди них был и Джулио Андреотти. Точка зрения Де Феличе стала своей для итальянского среднего класса. Среди историков, продолживших его исследования, Р.Лилль называет таких ученых, как Елена Ага-Росси, Эмилио Джентиле, Франческо Перфетти, Джузеппе Парлато. Двое последних после кончины Де Феличе с 1997 г. стали издателями созданного им журнала “Новая современная история” - Nuova storia contemporanea.
Противоположную сторону представляет журнал “Современнная Италия” – Italia contemporanea, возглавляемый Марио Росси и широким кругом историков, входящих в редакционный комитет. Среднюю между двумя этими направлениями линию проводит ориентирующийся на христианско-демократические идеи журнал “Современность” - Contemporanea, издаваемый Франческо Траниелло. Критики Де Феличе успокоились. После его кончины многие газеты написали о нем как значительнейшем историке феномена фашизма. Кое-кто из его противников сам стал разделять некоторые его позиции, например, по поводу интеграции между средними слоями и фашистской культурой. Но по поводу главного вопроса спора с Де Феличе – существовал или нет консенсус при фашистском режиме - они отвечали, что да, существовал, но был вынужденным и пассивным. Никогда не поддерживавшуюся Де Феличе легенду о том, что Тольятти был вдохновителем новой и независимой ни от кого партии, развенчали в изданной в 1997 г. книге “Тольятти и Сталин” Елена Ага–Росси и Виктор Заславский /173/, установившие с помощью документов из московских архивов прямую зависимость ИКП и Тольятти от Сталина.
В последнее время борьба сторонников и противников Де Феличе сконцентрировалась на оценке итальянского Сопротивления и антифашистского движения. С резкой критикой взглядов Де Феличе выступил его давний противник Э.Коллотти, отстаивающий позитивный подход в исторической интерпретации Сопротивления. Основной диссонанс между левыми и правыми подходами в итальянской историографии, несмотря на происшедшие перемены в менталитете итальянцев сохраняется, заключает Р.Лилль /174/.
В другой своей работе, одной из глав вышедшей в 2002 г. в Германии “Краткой истории Италии”. Глава озаглавлена “Фашистская Италия, 1919/22-1945”. Р.Лилль так же, хотя и очень кратко, рассказывает об историографической дискуссии вокруг новых интерпретаций, предложенных Р. Де Феличе, который подчеркивал различие между фашизмом и нацизмом. Немецкий историк заостряет внимание на том, что в 20-е годы фашизм рассматривался лишь как специфическое итальянское явление. Итальянские коммунисты первыми среди партий Коминтерна попытались найти всеобъемлющее определение фашизма, которое являлось бы пригодным для политической практики. Несмотря на некоторые различия, существовавшие между подходами А.Грамши и П.Тольятти, фашизм в целом был расценен как инструмент обороняющегося капитализма в классовой борьбе или же как форма господства буржуазии в кризисные времена.
Это же определение было впоследствии применено в отношении национал-социализма, “немецкого фашизма”. За пределами коммунистического мира режимы фашистского типа стали получать распространение вследствие появления партий, ориентирующихся на фашистскую модель в странах, где демократия еще не укрепилась, или которые были ослаблены мировым экономическим кризисом. “В полном соответствии с провозглашенной Муссолини в 1925 г. тотальностью государства, Карл Шмитт заявил о «тотальном государстве»; либеральные же критики в противоположность этому выдвинули дефиницию тоталитаризма, направленную на то, чтобы показать «общность новоявленных левых и правых диктатур», подчеркивает Лилль /175/.
Интересна общая оценка фашизма и его периодизация, данная немецким историком. “Основанное Муссолини в 1919 г. фашистское движение и созданный им в 1922 г. и возглавлявшийся до 1943 г. режим стал эпохальным для Италии и образцом для правых сил всей Европы в качестве модели авторитарного государства и национального социализма, - пишет Лилль. - В его истории следует различать пять периодов: 1. Зарождение движения, с конца 1921 г. – партии, и его борьба за власть (1919-1922). 2. Создание системы правления (1922-1925/26). 3. Относительно долгий период “нормализации” и широкого согласия, во время которого пришло также международное признание (1926-1936). 4. Растущая идеологизация в союзе с национал-социалистской Германией, империалистическая экспансия, в ходе поражения которой режим потерпел крах (1936-1943). 5. Радикал-фашистская попытка выживания, поддержанная лишь незначительной частью итальянцев, Итальянская социальная республика (1943-1945)” /176/.
В последние десятилетия в Италии вышли сотни заметных трудов по истории фашизма, и эта тематика стала одной из наиболее разработанных в национальной историографии /177/. Целую книгу “неудобному прошлому” и его изучению в Италии посвятил видный историк Н.Транфалья (название некоторых глав говорит само за себя: “Отставание итальянских историков”, “Да ревизионизму, нет определенной ревизии”, “Значение “ревизионистской” полемики” по поводу антифашизма и Сопротивления и ее связь с политикой в современной Италии”) /178/.
Напоминая, что и Арендт не относила диктатуру Муссолини к тоталитарным, он все же резко полемизирует с Р.Де Феличе и его ревизионизмом прежде всего из-за воздействия этой ревизии на умы молодого поколения, “воспринимающего великие события ХХ века через телевидение, а не через школу”. “Слишком часто забывается, подчеркивает Транфалья, - что и поныне введение в современную историю в средней школе встречает стойкое сопротивление министерской бюрократии и вызывает слишком малый, или вовсе никакой, интерес политического правящего класса” /179/. “Переживаемый в последние годы Италией глубокий кризис, затрагивающий кроме экономики и политики также культуру, на первый взгляд не имеет отношения к подобного рода делам, но исторический опыт учит нас, что как раз в периоды великих кризисов иногда удается разобраться с проблемами, которые в обычных условиях мало замечают” /180/.
В разделе “Фантазмы прошлого”, помещенном в одной из многочисленных, созданных современными итальянскими историками многотомных историй Италии, П.Баттиста напоминает, что дефеличеанское “Интервью о фашизме” 1975 г. вызвало бурю возмущения. Вместе с тем на сторону Де Феличе встали некоторые коллеги по историческому цеху, такие известные ученые, как историк либеральных взглядов Розарио Ромео, историк-социалист П.Мелограни и другие. Тогда как историки антифашистского лагеря, в первую очередь близкие к ИКП, Г.Куацца, Э.Коллотти, Э.Раджоньери, Э.Сантарелли, К.Павоне, Дж.Ваккарино, обвиняли де Феличе в том, что занятые им позиции объективно заставляют его скатываться в сторону восхваления фашизма /181/.
В острую полемику с Р.Де Феличе вступил крупнейший современный итальянский мыслитель, философ и политик Норберто Боббио /182/ (он скончался 9 января 2004 г. на 95-м году жизни /183/). Будучи участником Сопротивления, Боббио разошелся с историком прежде всего в оценке событий 1943-1945 гг. и антифашизма в целом, признавая его огромное позитивное значение для развития страны, тогда как Де Феличе призывал оценивать движение Освобождения и историю последнего оплота фашизма - Республики Сало без манихейских подходов, свойственных тем, кто привык делить всех на левых и правых. Он утверждал: “Нельзя признавать такую интерпретацию истории, согласно которой за исключением фашистов все другие не несут никакой ответственности за нацизм. За него несут ответственность и англичане, и французы, и Советский Союз…” /184/.
Когда Боббио возразил, что все-таки не следует забывать о Сталинграде и Нормандии, Де Феличе ответил, что он ничего не имеет против примера Нормандии, но после Сталинграда Польша, Румыния, Венгрия, Болгария, Чехословакия потеряли свободу и независимость и для них Сталинград означал конец демократии, хотя то же самое произошло бы и в случае немецкой победы в Сталинграде. Если бы Гитлер дал себя убедить Геббельсу, а не ненавидевшему славян и считавшему, что с ними нельзя иметь дело, Розенбергу, то преимущество получил бы политический проект предоставления автономии и независимости отдельным нациям Советского Союза, восстановления там частной собственности, словом, использования оккупации для подрыва основ сталинской империи /185/. Боббио резко возражал, подчеркивая, что сторонники принижения роли антифашизма в своем антикоммунизме становятся по сути дела на сторону фашистов, и такая интерпретация фактов ХХ века со стороны Де Феличе, резко отличающаяся от интерпретации тех же фактов другими, например, недавно опубликовавшим книгу “Короткий век” Э.Хобсбаумом, заставляет подумать о том, является ли историография научной дисциплиной /186/.
В 2000 г. в Италии развернулась новая дискуссия о типологии тоталитаризма, инициаторами которой стали ученики Де Феличе, издающие журнал “Nuova storia contemporanea” (“Новая современная история”). В свое время именно Де Феличе обратил внимание на левые корни итальянского фашизма. Это вызвало бурю негодования в антифашистской литературе. Как отмечает его ученик Дж.Парлато, левый фашизм, не был “партией в партии, но являлся структурным течением в рамках фашизма” /187/. Это течение собиралось внутри режима реализовать свои радикальные демократические и прогрессистские цели. После краха итальянского фашизма его представители продолжали их реализацию в Итальянском социальном движении, а часть из них вошла в ИКП.
Принявший участие в новой дискуссии о тоталитаризме историк и дипломат, бывший во времена “перестройки” послом Италии в Советском Союзе, С.Романо проанализировал проблемы посттоталитарного развития Германии, Италии и России. Нацизм не нарушил исторически преемственного права собственности, и на этой основе в послевоенный период произошла не прививка американской демократии, а становление германского демократического общества, имеющего старые демократические корни, считает Романо. То же происходило и в Италии.
Сходной точки зрения придерживается и бывший канцлер ФРГ Г.Шмидт, опубликовавший в последние годы высоко оцененные специалистами книги о будущем Германии и Европы в ХХI в. Отвечая на один из вопросов взятого мною у него интервью, сокращенный вариант которого опубликован в марте 2001 г. “Независимой газетой”, – речь шла о пригодности для нынешней России послевоенного опыта Германии и Италии, – Шмидт подчеркнул, что, “хотя действия Муссолини и Гитлера и привели к глубоким и страшным отклонениям, они лишь прервали долгосрочные процессы развития, и после Второй мировой войны Италия или Германия вовсе не были абсолютной «табула раза» /188/.
Крах советской системы, писал Романо, создал в современной России законодательный и культурный вакуум, благодатное поле для авантюристов в сфере финансов и экономики. Чтобы распрощаться с коммунистическим тоталитаризмом, недостаточно распустить правящую партию и изменить конституцию, надо создать гражданина-собственника. На Западе так и не поняли, что происшедшее в последние годы в России это последний, неизбежный продукт советского тоталитаризма, заключает Романо. По его мнению, в связи с подавлением советским режимом права собственности этот режим был более тоталитарным, чем нацистский, который, несмотря на множество примеров насилия в отношении частной собственности, все же ее не уничтожил и сохранил тем самым структуру гражданского общества /189/.
Отвечая Романо, другой историк Р.Кубедду обратил внимание на то, что и правые, фашистские, и левые, коммунистические, плановые системы вели наступление на индивидуальные права собственности. Поэтому наличие или отсутствие частной собственности – недостаточный критерий для дифференциации данных политических режимов, тем более что все они могли ее жестко контролировать, что нивелирует различия между демократическими, авторитарными и тоталитарными режимами. Возможно, более подходящим критерием для типологизации тоталитарных режимов являются средства, применявшиеся по отношению к инакомыслящим. Но и в этом случае разница между использованием “передовых технологий” в виде “газовых камер” и “натуральными технологиями” в виде “гулаговских морозильников” не выглядит значительной /190/.
Как видим, опорой подобных систематизаций, независимо от разброса идеологических позиций, volens nolens остается все та же незабвенная теория тоталитаризма. От нее же отталкивается сравнение двух крайних, лево- и правоэкстремистских девиаций: большевизма (сталинизма) и нацизма. От упрощенческих подходов при подобных сравнениях предупреждал еще великий политик ХХ в. Вилли Брандт: “Более чем примитивна историография, стремившаяся объяснить фашизм единственно как “диктатуру монополистического капитала”. И наоборот, чересчур простецки выглядят попытки представить советско-русскую систему только лишь как порождение “большевистского дьявола”, игнорируя давление экономических факторов и классовых условий, которые наложили решающий отпечаток на их развитие” /191/.
Учитывать всю сложность подобных сопоставлений стремятся и многие современные итальянские историки. Так, в книге Пьетро Нелье предпринимается попытка выяснить, что означает современная трактовка понятия Европа и связанных с ней феноменов, имеющих всемирный резонанс. Разговор о тоталитаризме в данном случае выносится в плоскость противопоставления подходов сторонников и противников единой Европы и европейской идеи как таковой. Автор подчеркивает, что не следует забывать, что наряду с тем, что Европа породила тоталитаризм, империализм и коммунизм, она все же родина высшей цивилизации, демократии и либерализма /192/. Отмечая, что в настоящее время неофашизм вновь обратился к концепции “третьего пути”, итальянский ученый справедливо напоминает, что как фашизм, так и большевизм породила Первая мировая война, ставшая проявлением кризиса либерализма и буржуазного общества, оказавшихся неспособными преодолеть другим путем противоречия, вызванные развитием капитализма /193/.
Конечно, нельзя не заметить, что изучение феномена тоталитаризма в настоящее время стало намного более дифференцированным. В одной из недавно опубликованных работ, статье бывшего итальянского посла в ФРГ А.Инделикато, идущего по стопам Х.Арендт, признается, что тоталитаризм основывается на трех китах: идеологии, карательных органах и экономике. Идеология использует упрощенные псевдонаучные формы, карательные органы в своих действиях руководствуются не законами, а “высшими интересами” класса, расы или партии, формируя через систему образования и культуры народный консенсус, в экономике режим не допускает неконтролируемой активности. Все эти элементы присущи нацистскому и советскому режимам, и непонятно, почему некоторые историки и политологи отказываются признать однотипность этих режимов, заявил Инделикато /194/.
137.Aquarone A. Organizzazione dello Stato totalitario. – Torino, 1965.
138. Zaslavsky V. I sistemi totalitari nella prospettiva comparata // Ibid. – P.101-132.
141. Strada V. Totalitarismo / Totalitarismi // Ibid. – P.79.
143. Gentile E. Fascismo: Storia e interpretazione. Roma; Bari, 2002. – P.V.
151. Подробнее об этом см. в сборнике: Современная Италия. – М, 2004.
152. De Felice R. Mussolini il rivoluzionario, 1883–1920. - Torino, 1965. - Р.ХХХ.
153. Mussolini B. Opera Omnia. - Firenze, 1956. - Vol. 21. - P.362.
154. Mussolini B. Opera Omnia. Vol. 21. - P.425.
155. Mussolini B. Opera Omnia. Vol. 22. - P.379.
156. Mussolini B. Opera Omnia. Vol. 34. - P.119.
158. Белоусов Л.С. Режим Муссолини и массы. - М., 2000. - С.351.
162. De Felice R. Intervista sul fascismo / A cura di Ledeen M.A.. – Roma; Bari, 1975. P.27-46.
164. De Felice R. Intervista sul fascismo / A cura di Ledeen M.A.. – Roma; Bari, 1975. - P.1.
167. De Felice R. Intervista sul fascismo / A cura di.Ledeen M.A. – Roma; Bari, 1975. - P.38-39.
168. De Felice R. Interpretazioni del fascismo. – Roma; Bari, 1977. – P.104-105.
170. Bobbio N., De Felice R., Rusconi G.E. Italiani, amici nemici. - Milano, 1996. - P.8.
171. De Felice R. Rosso e nero / A cura di P. Chessa. - Roma, 1995.
174. Lill R. Das nachfaschistische Italien und seine Geschichtsbilder, cit. - S.117-119.
175. Lill R. Kleine italienische Geschichte. – Stuttgart, 2002. – S.372-374.
178. Tranfaglia N. Un passato scomodo: Fascismo e postfascismo. – Roma; Bari, 1996. - P.41-100.
184. Bobbio N., De Felice R., Rusconi G.E. Italiani, amici nemici. – Milano, 1996. - P.13.
191. Брандт В. Отважиться на расширение демократии. - М., 1992. - С.16.