Валерий Любин, Хайнц Брам
Полвека тому назад, 8-14 сентября 1955 года, состоялась первая советско-западногерманская встреча на высшем уровне. Переговоры, прошедшие тогда в Москве, стали началом пути, который привел в наши дни к тесному партнерству между Россией и объединенной Германией.
8 сентября 1955 года в аэропорту Внуково приземлились два самолета Люфтганзы . На них по приглашению советского руководства в Москву для переговоров прибыли главные члены внушительной правительственной делегации ФРГ (141 человек), в том числе федеральный канцлер Конрад Аденауэр. Остальные приехали на специальном поезде, в нем канцлер намеревался проводить рабочие совещания делегации. Хотя группа экспертов ФРГ во главе с фон Чиршки и советский МИД заранее согласовали необходимые вопросы, план работы, график официальных приемов и культурных мероприятий, размещения руководителей делегации в гостинице Советская и на правительственной даче 4, западногерманские политики были напряжены и взволнованы. Никто не знал, каких сюрпризов можно ждать от Кремля.
Именно такое впечатление производят опубликованные мемуары Аденауэра и некоторых из членов делегации. Наша статья основана не только на этих воспоминаниях, но и на неизвестных российских и немецких архивных материалах.
С момента создания в западной части Германии нового немецкого государства, включившего земли оккупационных зон США, Великобритании и Франции, канцлера в его зарубежных поездках еще ни разу не сопровождали столько официальных лиц. Кроме него главными лицами делегации были представители высших законодательных и административных органов ФРГ: премьер-министр земли Северный Рейн Вестфалия и председатель внешнеполитической комиссии бундесрата Арнольд, председатель внешнеполитической комиссии бундестага Кизингер, его заместитель, социал-демократ, профессор Карло Шмид, министр иностранных дел фон Брентано, статс-секретарь МИД Хальштейн. В делегацию входили ведущие чиновники ряда министерств, дипломаты, переводчики. Хотя Аденауэр в желании перестраховаться и собрал максимальное число нужных людей, специалистов по СССР среди них можно было пересчитать по пальцам.
Никогда еще ожидания, напряженность и риск для западногерманских политиков не были столь велики. Аденауэра одолевали сомнения, он вовсе не был уверен в успехе. СССР удерживал тысячи военнопленных и интернированных немцев, происходивших из обеих частей разделенной теперь надвое Германии, хотя с момента окончания войны прошло уже десять лет. За ним оставалось последнее слово в деле объединения страны.
С мая 1955 года ФРГ как суверенное государство стала частью западного союза, вошла в НАТО. Но Аденауэр прекрасно знал, что США, Англия и Франция критически воспримут любой шаг, на который он пойдет в Москве. На Западе боялись, что ФРГ рано или поздно может попасть под воздействие сладкоголосых советских сирен и продолжить традиции политики Рапалло, чтобы приблизить момент объединения страны.
Летом 1955 года в Женеве главы четырех великих держав-победительниц рассмотрели проблемы европейской безопасности в связи с вопросом объединения Германии. По мнению многих, его можно было бы решить так же, как в Австрии. 15 мая 1955 года в Вене министры иностранных дел СССР, США, Англии, Франции и Австрии подписали договор, согласно которому послевоенная оккупация страны прекращалась. Австрия обязывалась соблюдать постоянный нейтралитет. Но Бонн сделал другой выбор.
Хотя и СССР, и ФРГ хотели установить между собой нормальные отношения, приоритеты Бонна и Москвы были различными. Руководители ФРГ стремились договориться об освобождении последних немецких военнопленных и интернированных гражданских лиц. Канцлер, которому было почти 80 лет, прекрасно понимал, что если он не добьется этого, то подвергнется на родине резкой критике и может потерять свой пост. Москва проявляла заинтересованность в экономическом сотрудничестве с ФРГ (учитывая, однако, свою концепцию двух германских государств и особые отношения со страной-союзницей ГДР) и намеревалась выяснить, насколько прочно Аденауэр привязан к западным союзникам.
Главными членами советской делегации были премьер-министр Н.А. Булганин, первый секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущев, министр иностранных дел В.М. Молотов. Подготовленное для них к приезду западногерманской делегации стостраничное досье читалось, как захватывающий роман. Советскому руководству было известно, что Аденауэр был противником и жертвой нацистского режима. Сразу после прихода нацистов к власти в 1933 году он был смещен с занимаемого им с 1917 года поста мэра Кельна, а в 1944 году арестован и отправлен в заключение. С поста обер-бургомистра он был снят впоследствии и англичанами, в зону которых при разделе Германии попал Кельн.
В Кремле, по-видимому, знали, что в бытность кельнским градоначальником в конце 20-х начале 30-х годов рейнский политик проявлял заметный интерес к СССР. Именно к тому времени восходит опыт общения Аденауэра с советскими официальными лицами, в частности полпредом Н.Н. Крестинским. К началу 30-х годов относится, вероятно, и встреча Аденауэра с тогдашним председателем Моссовета Н.А. Булганиным, совершавшим поездку по городам Европы.
Первым официальным лицом, встречавшим Аденауэра у трапа самолета во Внукове , как раз и оказался глава советской делегации на переговорах Н.А. Булганин. Ни он, ни Аденауэр ничем не выдали, что знакомы. Лишь некоторая фамильярность, допущенная ими в последующие дни, например, по окончании просмотра балета Ромео и Джульетта в Большом театре, позволяла заключить, что между ними установились особые отношения. На немецкоязычной театральной программке сохранилась надпись: Федеральному канцлеру ФРГ г-ну Аденауэру в знак особого уважения. От Н.Булганина. 10/IX-55 . В ходе переговоров Булганин назвал однажды Аденауэра мой друг . Канцлер обращался к нему официально министр-президент Бульянин (так звучало имя советского премьера в его произношении), а к другому партнеру по переговорам иногда геноссе Крушчов. Его рейнский диалект трудно поддавался переводу. Дат ист ох эн райнлэндер ( Он тоже с Рейна ), заметил Аденауэр, увидев на стене одного из кремлевских кабинетов портрет Маркса. А внучатый племянник Энгельса, крупный капиталист Пфердменгес, мой друг.
Дружелюбное отношение советских лидеров, представлявших страну-победительницу, понесшую огромные жертвы в войне, к представителю побежденной страны удивляло Аденауэра. Подобного не было при его первых встречах с де Голлем или Черчиллем. Но канцлеру не давала покоя мысль, как добиться освобождения остающихся пленных. Хотя большинство их уже вернулись на родину, кое-кто в ФРГ, исходя из завышенных оценок, полагал, что в советских лагерях в живых остаются еще примерно 130 тысяч человек. В Бонне, однако, знали, что число выживших намного меньше. Но в обеих частях Германии родственники пропавших без вести еще рассчитывали на чудо...
Переговоры в Москве развивались по канонам высокохудожественной театральной пьесы. Канцлер чувствовал себя уверенно, но Брентано, Хальштейн и другие члены западногерманской делегации ощущали себя в советской столице, как в пасти льва. Открывая переговоры, Булганин говорил о злодеяниях нацистов на советской земле, о тактике выжженной земли при отступлении вермахта, об уничтожении множества людей в немецких концлагерях, об отбывающих наказание в СССР военных преступниках. Вопрос их освобождения касается обеих частей Германии и должен решаться совместно с ГДР. Но ввиду известного отношения ФРГ к подобным совместным переговорам данная проблема, сказал Булганин, здесь не подлежит обсуждению. Вопрос объединения страны должен рассматриваться на переговорах с участием ГДР и ФРГ. Булганин подтвердил, что СССР намеревается установить дипломатические отношения с ФРГ.
В ответной речи Аденауэр признал, что германские войска первыми напали на Россию и между двумя народами произошло много плохого. Но одновременно он напомнил, что при вступлении советских войск на немецкую землю происходили страшные вещи. Из-за ошибки немецкого переводчика выбранное Аденауэром слово было переведено как злодеяния, что вызвало гнев Хрущева, воспринявшего это как недопустимое оскорбление Красной армии. Хотя канцлер затем уточнил, что сказал другое: страшные вещи возникла напряженность, и никто не знал, будет ли она преодолена. Последовал нелицеприятный обмен мнениями о легитимности правительства ГДР, стороны явно занимали здесь противоположные позиции. Когда профессор Шмид, коснувшись вопроса освобождения пленных, воззвал к чувству справедливости и традиционному великодушию русского народа, это не встретило понимания у советской стороны. Аденауэр продолжал парировать атаки импульсивного Хрущева, не допуская, чтобы переговоры пошли в нежелательном направлении. Хотя напряженность удавалось иногда смягчить шутками, надлежащее взаимопонимание удалось найти не скоро.
Советские лидеры поначалу не могли понять, почему боннская делегация так упорно настаивает на освобождении пленных и в случае отказа готова даже прервать переговоры. Незадолго до этого в Женеве советские представители категорически отрицали, что в их стране остаются военнопленные. Аденауэру объясняли, что в СССР содержатся лишь военные преступники. Остальные, кричал Хрущев, давно лежат в земле. С другой стороны стола он погрозил Аденауэру кулаком. Аденауэр ответил ему тем же. Стремясь вывести переговоры из тупика, канцлер пошел на хитрость. В открытом телефонном разговоре он попросил прислать из Гамбурга самолеты Люфтганзы , чтобы тут же отправиться в обратный путь. Преждевременный отъезд делегации ФРГ оставлял советских лидеров с пустыми руками, под угрозой срыва оказывался и большой государственный прием с участием дипломатического корпуса.
Сразу же после начала этого приема, проходившего в Георгиевском зале Кремля с участием шестисот человек, Булганин отвел Аденауэра в сторону и осведомился, не является ли нежелание Аденауэра установить отношения с СССР следствием того, что он вынужден оглядываться на другие державы. Параллельно с этим разговором с глазу на глаз Молотов также пытался выяснить у Брентано, не мешают ли США дипломатическому признанию СССР со стороны ФРГ. По свидетельству переводчика Кайля, Брентано ответил: Нет, разумеется, нет . Молотов спросил: Это Англия? Брентано ответил: Нет, тоже нет . Молотов: Франция? Брентано: Совсем нет. Молотов: Думаю, я угадал, Люксембург! Брентано с натянутой улыбкой: Да, конечно . Молотов: Я же знал, что это не Коста-Рика.
После того как Аденауэр заверил, что решит вопрос обмена посольствами, Булганин, выдержав театральную паузу, пообещал в ближайшее время освободить всех немцев военнопленных и угнанных, если Аденауэр подтвердит свое решение официальной нотой. Хотя Булганин и Хрущев не хотели давать письменных гарантий своего обещания, считая достаточным честное слово, канцлер почувствовал, что лед сломлен. Впору было это отметить. Заметив, что Хрущева и Булганина обслуживает отдельный официант, Аденауэр попросил у него бутылку, изучил ее содержимое и, обнаружив, что советские лидеры пьют лишь воду, призвал выпить вина. Их согласие можно было воспринять как совместное желание успешного завершения переговоров.
Аденауэру было достаточно честного слова Булганина и Хрущева, но ближайшие сотрудники подвергли его жесткой критике. Хальштейн и Брентано не верили своим ушам: антикоммунист Аденауэр, всегда обвинявший Советский Союз в нарушении договоренностей, поверил честному слову хозяев Кремля! Аденауэра убедили добиться письменного заверения, чтобы было что показать правительству и бундестагу.
Хрущев был очень удивлен, когда на следующее утро Аденауэр попросил о письменном подтверждении данного обещания. Мне самому достаточно вашего честного слова, но я не один в делегации , сказал канцлер. Извините, не хотите ли вы сказать, чтобы мы помогли заставить вашу делегацию согласиться с вами? спросил Хрущев. Примерно так оно и есть, хотя мне не следовало бы этого говорить , ответил Аденауэр. Советским лидерам было странно, что канцлер не может заставить своих сотрудников замолчать. Они повторили перед членами западногерманской делегации свои обещания. Согласованием текста коммюнике об установлении отношений между СССР и ФРГ тут же занялись дипломаты.
Аденауэр произвел впечатление на советских лидеров. В январе 1956 года Булганин поздравил его с 80-летием. Молотова, как писал Кизингер, поразил аденауэровский стиль ведения переговоров. Хрущев, видимо, был искренен, когда сказал пресс-атташе делегации Экардту: Ваш канцлер великий человек . Позднее он, однако, называл канцлера умным и опасным . Но ему импонировала трезвая оценка Аденауэром международной ситуации. Позже Хрущев послал Аденауэру на 85-летие палехскую лаковую шкатулку с иллюстрацией к поэме Конек-Горбунок . Ее можно увидеть в специально выстроенном для отставного канцлера застекленном павильоне (где он, избегая телефонных звонков, писал мемуары) в саду его ставшего музеем дома в Рендорфе близ Бонна.
Результатом напряженных переговоров стало не только установление дипломатических отношений, но и возвращение к своим родным в Германии почти 10 тысяч последних военнопленных и около 20 тысяч угнанных гражданских лиц. Но вопрос объединения страны не удалось продвинуть ни на шаг. Установление отношений было для Бонна не только вопросом престижа. Для Аденауэра было важно получать информацию о Советском Союзе от собственного посольства и не зависеть больше от дозированной информации западных союзников. До этого, по его словам, США, Великобритания и Франция рассматривали ФРГ как подростка, которого родители изредка берут с собой, но чаще оставляют дома. А теперь, сказал он, мы снова встали с ними в один ряд.
Остававшийся открытым германский вопрос приобретал все большее значение. Аденауэр, насколько позволяла ему постоянная занятость, внимательно следил за происходящим в Кремле, что не мешало ему нередко приходить к неверным умозаключениям и занимать противоречивые позиции. Иногда он опасался прихода советских танков. Он часто спрашивал свое окружение, как Кремль отреагирует на его действия. Канцлер помнил о не попавших в официальные протоколы сетованиях Хрущева по поводу КНР, вызывавшей немалую озабоченность советского руководства. Аденауэр сделал из этого вывод, что для СССР однажды станет невозможным защищать свои восточные и западные границы и одновременно повышать жизненный уровень советских людей. И тогда пробьет час, когда немцы встретят со стороны Москвы большее понимание в вопросе объединения.
Экономические трудности в СССР были для него признаком слабости советской системы, которая не справится с трудностями противоборства с Западом и пойдет на уступки. Но иногда ему казалось, что было бы лучше, если бы СССР выполнял свои пятилетние планы и был экономически стабилен. Улучшение жизни людей в ГДР, по его мнению, могло приблизить объединение. Нередко он полагал, что оно не за горами, но чаще все же что ждать придется еще долго. Франции для решения вопроса Эльзаса-Лотарингии потребовалось пятьдесят лет, напоминал он.
* * *
Советско-западногерманские отношения за 35 лет своей истории знали периоды взлетов и падений. Многие десятилетия за СССР оставалось решающее слово в деле объединения Германии. После того как 15 лет назад это слово было наконец произнесено и страна стала единой (хотя различия в менталитете восточных и западных немцев сохраняются и стали даже темой нынешней предвыборной борьбы), отношения Германии с правопреемницей Советского Союза Россией развиваются успешно и динамично и, по общему мнению, никогда еще не были столь дружественными, как в последние годы.
Оригинал этого материала опубликован в «Независимой газете» от 13-09-2005