Г.С.Хромов
(Президент Межрегиональной общественной организации
"Астрономо-геодезическое объединение")
В пантеоне великих русских ученых имя Дмитрия Ивановича Менделеева стоит вплотную к имени родоначальника нашей науки М.В.Ломоносова. Его заслуги перед мировой наукой неоспоримы и общепризнанны. Но ими одними не исчерпывается роль великого химика в жизни России второй половины ХIХ столетия. Лучше всего сказать о нем словами его современника, тоже ученого и видного русского публициста М.О.Меньшикова: "Менделеев неустанно проповедовал, просвещал общество, выступая в качестве не только гениального исследователя, но и выдающегося профессора, публициста, техника, чиновника, государственного человека... Великий ученый, признанный всеми академиями мира, кроме русской, Менделеев готов был разорвать для родины свою душу, видя тысячи нерешенных задач, в сущности легко разрешимых."
Творческий патриотизм - наверное естественное свойство нормального, не истерзанного разрушительными комплексами сознания, просвещенного и талантливого человека. Были, впрочем, и особые условия, побуждавшие к нему вождей научной и культурной жизни тогдашней России. Условия, по странному стечению исторических обстоятельств, во многом напоминающие современность и потому - заслуживающие внимания.
Крестьянская реформа 1861 г. послужила толчком к развитию капиталистических отношений в огромной стране, слишком задержавшейся в эпохе феодализма. Будучи половинчатой, Реформа, так сказать, только приоткрыла, но не распахнула дверь для нового, более передового тогда экономического уклада, предопределив тем самым всю череду последующих исторических невзгод нашей страны. Молодой промышленный капитализм вынужден был буквально отвоевывать себе право на жизнь в борьбе с консервативными силами. Последние представали во образе аристократической верхушки, состоявшей из крупных землевладельцев, чьи экономические интересы сосредоточивались вокруг экспорта зерна и других простых продуктов сельского хозяйства, и обслуживавшего их интересы высшего государственного чиновничества. Сформировалась и определенная идеология, оправдывавшая необходимость "удержания на земле" как можно большего количества дешевой и неорганизованной рабочей силы в виде экономически зависимых, хотя и номинально свободных крестьян. В росте городского пролетариата - этого неизбежного спутника промышленного развития - видели опасность умножения нежелательной для российского общества категории потенциальных "смутьянов". Ну а об экономических, и уж, тем более, исторических последствиях старались не задумываться. При всем том, конец ХIХ столетия знаменовался неуклонным падением мировых цен на хлеб, что все более усложняло экономическое положение Российской империи.
Выходец из небогатого и неродовитого дворянства и среднего купечества (отец - директор провинциальной гимназии, мать - владелица небольшого стекольного производства) Д.И.Менделеев не отличался политическим радикализмом, но и не стремился сблизиться ни с аристократией, ни с петербуржским чиновничеством, ни с денежными тузами своей эпохи. По его собственным признаниям, он легче всего ощущал себя в среде простых людей, "народа" - в лице крестьян и заводских рабочих. В его отношении к ним не было ни барской надменности, ни вымученного чувства вины, столь свойственного разночинной интеллигенции. Подчеркнутая независимость Менделеева, вкупе с его деятельным патриотизмом, основанном на рационализме и знаниях разностороннего ученого, вызывала ощутимую антипатию к нему со стороны аристократической и чиновной верхушки.
Для Менделеева было ясно и несомненно, что "только независимость экономическая есть независимость действительная". Что передовая обрабатывающая промышленность и эффективное сельское хозяйство, при систематическом снижении импорта, составляют залог не только благосостояния и культурного развития России, но и ее величия как государства. Эти мысли, вполне актуальные и для сегодняшнего дня, вместе с вытекающими из них практическими следствиями, он неустанно пропагандировал со всей мощью своей страстной натуры, во всеоружии дара гениального ученого и оригинальнейшего лектора. Они легко находили понимание и сочувственный отклик в тогдашнем образованном обществе России, и популярность Менделеева была огромной.
В 1880 г., после кончины Н.Н.Зинина, встал вопрос о замещении вакансии академика по "кафедре химии", и А.М.Бутлеров выдвинул на нее кандидатуру Д.И.Менделеева, бывшего с 1867 г. университетским профессором, а с 1876 г. и членом-корреспондентом Академии. Но академики дважды забаллотировали его, предпочтя избрать профессора химии Технологического института Ф.Ф.Бельштейна, память о котором ныне сохраняют разве что дотошнейшие специалисты по истории химии. На Академию обрушился подлинный вал общественного негодования, а на Менделеева - теплая волна всеобщего сочувствия. Сам он, как можно понять, будучи человеком незлобивым и отходчивым, недолго переживал незаслуженное оскорбление - тем более, что был постоянно и по горло занят научными, педагогическими и общественными делами и заботами. Он вернулся к размышлениям об Академии только однажды, два года спустя, и ненадолго.
Надо бы напомнить, что научный и общественный престиж Академии наук сделался к тому времени чрезвычайно низким. Она жила по уставу николаевских времен, от 1836 года. Сомножество членов Академии, торжественно именовавшееся "первенствующим научным сословием в Российской империи", имело установленную численность не более 31 человека и выглядело крохотной группкой на фоне несравненно более многочисленной профессуры российских университетов. К тому же - группкой, на две трети состоявшей из иностранцев (преимущественно немцев), многие из которых не знали русского языка и вполне безразлично относились к жизни, протекавшей за стенами Академии. Весь комплекс естественнонаучных дисциплин был представлен в Академии всего лишь одним из трех ее отделений.
У академиков, как "государственных ученых", и у Академии, как высшего официального представительства российской науки, были привилегии, но не было отчетливых обязанностей - ни перед оплачивающим их существование государством, ни даже перед самой наукой. При всем том, на содержание Академии уходило около половины тощего "научного" бюджета Министерства народного просвещения, и целесообразность этих затрат вызывала усиливающиеся сомнения не только у научной общественности, но и у правительства. Что старую Академию надо как-то реформировать понимали, кажется, все; в 1857 г. с таким предложением выступил ее тогдашний президент граф Блудов. Общественное недовольство Академией достигло апогея в 1863 г., когда при обсуждении нового университетского устава против Академии, с ее "полной для России бесполезностью", выступила, в самых решительных выражениях, профессура всех ведущих русских университетов. Повеление пересмотреть академический устав сделал тогда сам Александр II. Чтобы не отвлекать читателя от нашей основной темы, скажем сразу: устав Академии наук от 1836 г. был изменен ... только в юбилейном для нее 1925 году!
Академия реагировала на общественную критику усилением самоизолированности от бурных перипетий пореформенной российской жизни и закрытости своей деятельности. Справедливости ради следовало бы заметить, что и правительство не особенно настаивало на ее реформировании. По контрасту с университетской средой, академики были удобны властям своим конформизмом и демонстративной удаленностью от каких бы то ни было откликов на политическую и экономическую злобу дня. В 1882 г. на смену одряхлевшему и "недостаточно твердому" (sic!) Ф.Литке президентом Академии был назначен такой прославленный паладин охранительности и консерватизма как граф Д.А.Толстой - чуть ли ни с прямым наказом защитить почтенное учреждение от "университетской шайки, желающей разрушить Академию" (формулировка М.Н.Каткова). Наверное не случайно, что Д.И.Менделеев задумался об "Академии, которая нужна России" именно в 1882 г., в преддверии смены ее президента. И, вероятно, правильно предположение Б.С.Мейлаха, что он не стал дорабатывать и предавать огласке свои размышления, узнав о назначении Д.А.Толстого и оставив это, как дело совершенно безнадежное и не оправдывающее затрат времени и сил.
Обстановка, в которой мысли Д.И.Менделеева об Академии наук все же сделались достоянием гласности 80 лет спустя, тоже заслуживают комментариев. В конце 1950-х гг. размашистые реформы Н.С.Хрущева не обошли стороной и Академию наук СССР. О сути тогдашних конфликтов и подробностях обсуждений дальнейших судеб Академии известно чрезвычайно мало. В целом несомненно, что к тому времени АН СССР, превратившаяся за годы советской власти в своего рода квазиминистерство науки, но сохранившая архаичные формы организации внутренней жизни и управления, привлекла к себе недоброжелательное внимание руководства СССР - именно тогда, когда в стране разворачивалась научно-техническая революция, ознаменовавшая завершение послевоенной восстановительной эпохи. Так или иначе, но в 1961 г. устав АН СССР претерпел некоторые, скорее всего - навязанные свыше изменения. Академии было предписано сосредоточиться исключительно на фундаментальных исследованиях. Из ее системы были выведены и переданы в отраслевые структуры пять десятков институтов и филиалов с двадцатью тысячами персонала. Сменилось и руководство Академии: на смену известному химику А.Н.Несмеянову ее президентом стал прикладник М.В.Келдыш, приобретший к тому времени репутацию крупного организатора "большой" науки.
В этом историческом контексте наверное не удивительно, что именно в конце 1950-х гг. были предприняты специальные архивные поиски, а затем - трудоёмкая работа по расшифровке стенографической записи текста, надиктованного Д.И.Менделеевым в далеком 1882 году. Еще несколько лет спустя расшифрованная стенограмма была опубликована. Но не в каком-либо академическом издании, а в литературно-политическом журнале "Новый мир" (№ 12, 1966, сс. 176-198), с кратким предисловием ветерана "менделеевоведения" Б.М.Кедрова и с подробными историческими комментариями Б.С.Мейлаха. К тому времени, однако, как и за 80 лет до того, вопрос о реформе Академии потерял актуальность или был сознательно притушен после смещения Н.С.Хрущева. И только в некоторых библиографических справках о Д.И.Менделееве сохранялись неконкретные упоминания о том, что он высказывал какие-то мысли об Академии наук. Случайно или нет, но этот материал отсутствует и в академических изданиях трудов великого ученого. Когда автор этих строк заинтересовался тем, что же именно думал или писал Менделеев об Академии, его дилетантские изыскания потерпели неудачу. Лишь благодаря неоценимому содействию члена Российского химического общества им. Д.И.Менделеева, сотрудника Химического факультета МГУ Ю.В.Грановского он (автор) получил наконец интересовавший его текст...
Итак, какие же мысли надиктовал стенографистке Е.Архангельской Дмитрий Иванович Менделеев в далеком феврале 1882 года?
Мотивы, побудившие его задуматься об Академии наук, Д.И.Менделеев формулирует отчетливо и резко: "Оттого ли, что в современной Академии собралось много иностранцев, чуждых России, или же русских, не знающих ее, оттого ли, что принципы императорской Академии взяли верх над началами русской Академии, или оттого, что изменились сейчас условия времени, - во всяком случае несомненно, что в том виде, в каком ныне существует Академия наук в Петербурге, она не имеет значения не только для мирового развития науки, не только для интересов России, но даже и просто для того кружка лиц, который держится близ этого учреждения."
По мнению Менделеева, Петр I некогда основал Петербургскую академию по образцу академии голландской, бывшей в его время ничем иным, как университетом. Академия действительно участвовала в подготовке русских научных кадров, но к концу ХIХ в. эта ее функция полностью "исчерпалась": академики-иностранцы перестали преподавать, не изучают русского языка и остаются чуждыми интересов России. Преподавание наук перешло к университетской профессуре, что избавило Россию от "необходимости кланяться иностранцам".
Другой изначальной обязанностью Академии было всестороннее изучение самой России. Здесь ею было сделано немало, но со временем и эта ее функция "совершенно утратилась".
Полезна ли Академия как, так сказать, "храм науки", как источник чистого знания? По Менделееву, историческое развитие мировой науки проходило со сменой ее организационных форм: монастырь - академия - университет. В современную эпоху именно форма университета лучше всего отвечает потребностям добывания и широкого распространения знаний. Дальнейшее развитие науки, все более связывающей себя с потребностями производства, вероятно, вызовет к жизни какие-то новые организационные формы. Но форма академии, как келейного учреждения, сохраняющего и оберегающего научное знание, явно устарела: академии повсеместно превратились в учреждения, не развивающие, а "консервирующие" науки. В этом есть свой смысл, ибо наука, накапливающая знание, должна быть в определенной мере консервативна. Но с добыванием нового знания лучше справляются университеты, с присущими им более живой обстановкой и открытостью.
Права и привилегии Петербургской академии некогда определялись ее обязанностями. Сейчас обязанности исчезли, но права и привилегии не только сохранились, но и увеличены. Это - очевидная нелепость, требующая исправления. Какой же видится новая Академия в эпоху, когда "жизнь сама зовет науку, к науке стремится сейчас [и], следовательно, такого обособленного учреждения, каковым в первой своей идее академии были, и нет никакой нужды иметь"?
Выражаясь современным языком, Д.И.Менделеев видел русскую Академию в облике добровольного научно-технического общества высшего уровня, где собраны лучшие силы фундаментальной и прикладной науки, наиболее продуктивные, передовые и признанные благодаря своим трудам ученые и техники всевозможных специальностей. Логическим образом, она должна была бы возглавить, на правах высшего коллективного авторитета, все прочие научные общества и собрания ученых, бурное развитие которых началось в России при Александре II. Такая Академия отвечала бы потребностям развития науки, все более нуждающейся в обобщении знаний, общества, заинтересованного в науке, и государства, уже не могущего ограничиваться поощрением только просвещения, ибо "наука в настоящее время имеет значение и чисто государственное" и "относится к прямым государственным потребностям". Таким образом, новая Академия должна была бы выполнять две очевидные функции: центрального научного общества, объединяющего лучшие научные силы страны, и центрального ученого комитета, заменяющего собою - по соображениям компетентности и экономии средств - всё умножающиеся "ученые комитеты" при правительственных учреждениях.
Как научное общество, нужное и полезное для государства, Академия (но не академики, о чем - дальше) должна, по всей логике, находиться на содержании у государства. Ее первейшей обязанностью, обеспечиваемой последним, должна быть публикация самоновейших научных результатов русских ученых на русском же языке (что естественно для национального научного учреждения). Она должна располагать возможностями браться за крупные, комплексного характера, исследовательские проекты, непосильные отдельным научным обществам и ведомственным "ученым комитетам". И, конечно же, Академия обязана реагировать на потребности и запросы государственной власти, возникающие при решении крупных хозяйственных или оборонных проблем.
При Академии могут быть подчиненные ей научные учреждения, руководители которых не обязательно должны быть ее членами. Ее роль по отношению к этим учреждениям должна заключаться в избрании их руководителей и в "общем присмотре за делом, но не в постоянном вмешательстве в ход дела в каждом учреждении", так как научное дело требует "особого искусства" и не допускает "коллегиального" вмешательства. Таким же образом, тематика деятельности самой Академии должна, вообще говоря, быть ее внутренним делом, обставленным минимальной канцелярщиной ("в ней не будет ни входящих, ни исходящих"). При всем том, в Академии "должны рассматриваться современные научные вопросы - и не только в их абстрактном ученом значении, но и в том прикладном (sic!), какое наука имеет по отношению к России и вопросам общественным и государственным".
Специализация наук требует подразделения Академии на тематические отделения - подобно тому, как это уже сделано. Однако, в противоположность интересам России, в старой Академии не представлены практические, прикладные дисциплины, все более нуждающиеся в постоянных связях с исследовательской наукой - в особенности с передовым и быстро развивающимся "классом физико-математических наук". Отсюда - необходимость существенного увеличения числа членов Академии, состав которых должен пополняться не только учеными, живущими в Петербурге. Все члены Академии, рассеянные по долам и весям России, должны иметь строго равные права и обязанности, ибо "высшее ученое собрание не есть учреждение, так сказать, столичное, а есть учреждение народное, требуемое народными интересами".
Критерием для избрания в члены Академии могут и должны быть, единственно, научные заслуги в виде результатов трудов, общественная полезность которых подтверждена и признана. С этой точки зрения исчезает различие между кабинетным ученым, опубликовавшим важное открытие, и инженером, удачно создавшим нечто материальное. Состав академиков может формироваться по предложениям самой Академии, русских университетов и других высших учебных заведений, как и российских научных обществ - хотя бы наиболее авторитетных. Это даст гарантию того, что не будут забыты никакие важные местные интересы и достойные личности, заслуживающие внимания и поддержки. Право окончательного избрания должно, конечно, оставаться за самим собранием академиков.
Признавая за Академией право и необходимость существовать и действовать за счет государства, Д.И.Менделеев решительно отрицает это право за самими членами Академии, как добровольного научного общества: "мне кажется, что нет никакой нужды в том, чтобы это сравнительно большое число лиц, образующих высшее ученое учреждение России, получало жалование. В ученых обществах платят члены за право участвовать и за составление фонда, необходимого для ведения дел общества. В высшем государственном ученом обществе, конечно, плата немыслима, да и не нужна от членов общества, потому что такое высшее ученое учреждение нужно и полезно государству и, следовательно, государство должно на него само израсходоваться..."
Отсутствие за членами Академии особых государственных прерогатив должно, по мысли Менделеева, облегчить и сделать более объективным и свободным от посторонних влияний отбор ее членов. Сам - великий труженик, он был убежден в том, что общественнополезный труд обязан оплачиваться. С его точки зрения, удачной формой оплаты труда академиков был бы порядок, заведенный во Франции, где тамошним академикам платят только за участие в заседаниях. Но, в общем случае, "академик работающий и академик не работающий для науки - одинаково от Академии ничего, кроме самого маленького вознаграждения за присутствие на заседаниях или за исполнение соответственных поручений Академии, не будет получать. Научное дело должно при этом приобрести, так или иначе, поневоле (sic!), оттенок живой и надлежащий". Тогда и членство в Академии перестанет быть "своего рода синекурой и пенсией за службу науке", а сама она сможет действовать подлинно как центральное учреждение ученых.
Активное участие в академических заседаниях Менделеев полагал главной, первоочередной обязанностью членов Академии, как экспертов, обремененных особой социальной ответственностью и способных умело соразмерять потребности и интересы науки и государства. Они должны были бы, в частности, противодействовать таким ситуациям, как "...если бы государство стало оплачивать какие-нибудь санскритские исследования, то, можно сказать, это было бы совершенно непростительной роскошью, потому что и на исследования насущной надобности часто недостает средств".
Первостепенное значение Менделеев придавал открытости, гласности академических собраний, возможности доступа на них заинтересованных "посторонних лиц". В этом он видел еще и средство общественного контроля за деятельностью Академии, поскольку "наука по существу дело публичное", а превращение его в келейное занятие чревато превращением научных заседаний в "некоего рода канцелярщину".
Ну и, наконец, вполне естественно, чтобы Академия, как высшее ученое учреждение России, имела право непосредственно обращаться к высочайшей власти и высшим государственным учреждениям, создавать прямую связь между вершиной государственной власти и учеными... На этом текст Д.И.Менделеева обрывается. Наверное он решил, что высказал все наиболее существенное.
Как мы уже знаем, нерасшифрованная стенограмма высказываний Д.И.Менделеева об Академии пролежала в его архиве 80 лет. В исторической ретроспективе видно, что большинство, если не все суждения и рекомендации великого ученого, оказались верными и провидческими.
Пожалуй наиболее важной, хотя и неброско сформулированной, является его мысль о возрастании общегосударственного значения науки, которая нуждается в интенсивной поддержке государства и заслуживает ее. Блестяще оправдалось и предвидение дальнейшего расширения и упрочения только намечавшихся тогда связей между высокой исследовательской наукой и производством - вплоть до появления новых, еще неведомых в то время типов научных учреждений, какими стали сейчас разнообразные организации прикладной, промышленной науки. Более того, в мыслях Д.И.Менделеева можно усмотреть и указание на потребность в существовании системы государственных научно-технических приоритетов, так как ресурсы для развития науки всегда ограничены, а потому их расходование обязано соотноситься с тем, что наиболее насущно и важно для общества и государства. Стоит добавить, что отчетливое осознание государственной важности науки, ее значения для экономического развития и, следовательно, - необходимость формулирования и проведения в жизнь государственной научно-технической политики произошло, даже в ведущих странах западного мира, только после Второй мировой войны. И не в последнюю очередь - под влиянием СССР, первым вступавшим в эпоху научно-технической революции во второй половине 1950-х гг.
Угадал Менделеев и дальнейшую историческую эволюцию форм самоуправления науки. В последовавшие 30-40 лет в наиболее передовых странах тогдашнего мира действительно возникли организации того типа, о каком он думал применительно к российской Академии наук. Первыми из них были германское Общество кайзера Вильгельма для поощрения наук и британские "исследовательские советы". Такие организации и задумывались, и пытались действовать подобно тому, как, по представлениям Д.И.Менделеева, должна была бы быть устроена и функционировать реформированная Академия наук в России. Лишь десятилетия спустя, уже на основе нового практического опыта, пришло понимание того, что органы управления наукой, состоящие из одних только профессиональных ученых, психологически неспособны систематически проводить в жизнь какую-либо политику вообще, и уж тем более - ответственно и с максимальной общественной пользой распределять всё возраставшие государственные ресурсы, выделяемые исследовательской науке. Наука, в современном мире оказалась, так сказать, слишком серьезным делом, чтобы доверять его одним только самим ученым...
Размышления Д.И.Менделеева об Академии наук, остававшиеся неизвестными до конца 1950-х гг., не могли оказать влияния на судьбы отечественной науки. Организационно она развивалась на сложнейшем историческом фоне - во многом подобно тому, как это происходило в других странах, во многом - опережая их, и кое в чем - по собственным, вполне оригинальным путям. Посмотрим же, что и с какими последствиями не сбылось из того, что рекомендовал для пользы наших науки и государства Д.И.Менделеев 120 лет назад.
Отечественные университеты оказались приниженными как центры исследовательской науки в пользу Академии наук, объявленной бесконкурентным средоточием передовой исследовательской мысли. Со второй половины 1930-х гг. Академия наук СССР превратилась в своего рода министерство не-промышленной науки, располагающее всей полнотой власти над подчиненными ей научными учреждениями. Менделеев, напомним, только вскользь упомянул о том, что при собрании академиков могут существовать какие-то специальные исследовательские учреждения, за которыми академики будут "только присматривать". На деле, в административном подчинении АН СССР оказались сначала десятки, а потом и сотни таких учреждений, и предположение Менделеева о том, что в Академии, для ее же пользы, "не будет ни входящих, ни исходящих" способно вызвать только улыбку у нашего современника.
Не нашла практического воплощения и рекомендация Менделеева о "публичности" всей деятельности Академии. Подобно типичному центральному ведомству позднесоветской эпохи, АН СССР превратилась (и остается до сего времени) в замкнутую на собственных интересах, обособленную часть государственного аппарата. Не предусмотрен и невозможен какой-либо эффективный контроль за ее деятельностью не только со стороны широкой общественности, но и общественности профессиональной, научной. Добровольные научные общества, многие из которых оказались в косвенном подчинении Академии, были буквально подмяты ей, и их роль усматривалась разве что в популяризации науки. Собрания членов Академии, численность которых со времени Д.И.Менделеева возросла более чем в 30 раз, превратились в закрытые протокольные мероприятия, малопригодные для делового обсуждения каких-либо собственно научных проблем и вопросов.
Непостижимым образом, в советской стране произошло "государственное возвеличивание" Академии наук до степени даже большей, чем в монархической России. Оно, вместе с тем, не придало конкретности обязанностям и ответственности ее членов, зато сопровождалось установлением для них материальных и профессиональных привилегий, невиданных в истории мировой науки. Возможно, что тогда, в драматические 1930-е гг., эти государственные меры были откликом на преходящую политическую конъюнктуру и едва ли рассматривались руководством страны как некое вечное установление. Корректировок, однако, не последовало. И отмеченный еще Д.И.Менделеевым нелепый разрыв между реальными обязанностями членов Академии и определенными для них государственными привилегиями только увеличился по сравнению с его временем.
С середины 1960-х гг. стал исчерпываться моральный ресурс советского общества, заложенный предшествующими эпохами - трагическими, но и наполненными возвышенным идеализмом, самоотвержением и героикой. Естественным образом, разрушительное воздействие застарелого противоречия между ответственностью и привилегиями членов Академии становилось все более явным. Нашему читателю ничего не напомнят негодующие строки публициста - современника Менделеева о том, что Академия наук это "средоточие не талантов, а окладов и казенных квартир, к которым подбираются алчущие и жаждущие только не правды" для обретения "теплого местечка, где можно до конца дней получать солидное жалование и откуда однажды избранного уже никогда не исключат, даже если он вообще не будет ничего делать или публично обнаружит свое невежество..."?
В подготовке глубокого кризиса, в котором пребывает ныне прежде советская, а теперь российская наука, есть немалая доля участия и корпорации членов АН СССР-РАН. Постоянные заботы о сохранении и увеличении академических "стипендий" и прочих привилегий сковывали и сковывают их инициативу, в особенности - инициативу гражданскую. Заставляют робеть перед властями предержащими и противиться любым изменениям во многом отживших, выработанных ушедшей исторической эпохой форм организации отечественной научной жизни. Да ведь и это - не ново. Еще 120 лет назад коллега Менделеева, сам выдающийся русский ученый, общественный деятель и академик А.М.Бутлеров в отчаянии писал, оправдывая свое обращение по поводу академических дел и порядков к широкой общественности: "... попытки поднимать какие-нибудь вопросы в среде самой Академии не имеют ни малейших шансов на успех... Доведенный до полной невозможности молчать долее, я делаю теперь этот шаг в надежде, что мой голос будет услышан и принят во внимание теми, которым дороги и близки к сердцу судьбы и достоинство русской науки..."
Что же, классики науки, к числу которых неоспоримо причислен и Дмитрий Иванович Менделеев, умели различать главное в сложном и видеть далеко. Людям, лишенным их гениальности, свойственно задаваться более простыми вопросами. К примеру - таким: что отражают яростные общественные скандалы, периодически возникающие вокруг нашей Академии наук на протяжении более чем 250 лет ее существования? Нашу ли сугубо национальную склонность раз за разом наступать на одни и те же грабли или же очередное подтверждение общего тезиса о том, что история учит только тому, что ничему не учит?
07 июня 2003 г.