Еще в начале 1960-х гг. М.Маклюэном провозглашен закат гутенберговой и наступление постгутенберговой эры. Многое из высказанного им в качестве прогноза уже нашло подтверждение, а его тезис о глубоком влиянии медийной техники на реальное содержание сообщений и на состояние социума получил постоянную прописку в науке. Здесь нам хотелось бы конкретизировать некоторые положения, а также использовать результаты для прогноза на вполне обозримое будущее.
Известно, что всяким большим историческим переходам свойственно осуществляться не столько поступательно, сколько в виде серии скачков. Не хотелось бы в данном случае использовать слово «бифуркация» – в связи с ненужными коннотациями этого термина (в частности, презумпцией принципиальной неопределенности исхода каждой из бифуркаций с точки зрения канонизировавших данное понятие синергетиков), – однако сопутствующая идея временной социально-политической дестабилизации, в рамках которой происходит коренное преобразование социума, по всей видимости, уместна. Так, давно отмечена роль радио и кино (по Ленину, «важнейшего из искусств») в событиях первой половины ХХ в., формировании гипериндустриальных обществ, не исключая тоталитарных. В свою очередь, наступившая после Второй мировой войны эпоха массового телевидения во многом ответственна за рождение «бурных 1960-х», которые привели к кардинальным не только культурным, но и социально-политическим сдвигам, к тому типу обществ, который в целом наблюдается по сей день.
Вопрос о соотношении средств коммуникации и характера социальной среды, включая ее политическое измерение, довольно подробно исследован. Без ранних – сложных – форм письменности не удалось бы появиться первым великим цивилизациям: «дворцовым и храмовым». Напротив, принятие и адаптация древними греками заметно более простого фонетического письма послужили одной из предпосылок полисного устройства. М.Маклюэн уделяет значительное внимание фактору книгопечатания (его воздействию на постренессансные социумы), а также последующего расцвета мира газет. Однако здесь мы сосредоточимся главным образом на новейшей эпохе, и тогда придется заметить, что переход от гутенберговой к постгутенберговой эре в свою очередь выступает как не непрерывный, а прерывистый процесс. Два скачка уже упомянуты: 1) переход к эпохе радио и кино, 2) переход к телевизионной эпохе. Но на этом развитие не заканчивается. Однако прежде чем продолжить, стоит подтянуть методологические тылы, чуть лучше разобраться с причинами последовательных дестабилизаций социума.
Технический (технологический) носитель средств коммуникации, как утверждает Маклюэн, отнюдь не индифферентен по отношению к содержанию сообщений и, следовательно, к характеру воздействия на общественное сознание, к технологии власти. Прежде всего, каждое из средств массовой информации обладает неустранимой спецификой, и появление нового приводит к деформации и дезинтеграции прежнего информационного поля. Изменяется, в частности, система кумиров, и – несколько схематизируя – мастеров пера (типографские медиа) во многом сменяют мастера голоса (радио), затем востребуются манера поведения, внешние данные (телевидение) [1]. Так, уже общее место, что в эпоху TV таким политикам как Рузвельт, Черчилль, Сталин, ввиду их физических недостатков, едва ли бы удалось превратиться в бесспорных лидеров наций. Дезинтеграции информационного пространства коррелятивна дезинтеграция и массового сознания.
Помимо того, элитам, привыкшим использовать старые методы управления душами и умами, отнюдь не сразу удается освоить арсенал новых возможностей. В результате общество выходит из-под контроля. Так, без книгопечатания в свое время был бы немыслим успех Реформации, переход к модели национальных государств. В свою очередь, появление массового телевидения радикально преобразило характер информационного взаимодействия между властью и обществом. В отличие от кинематографа, несущего в себе длительно подготавливаемые, хорошо продуманные сообщения (которые, кстати, можно подвергнуть детальной цензуре), появляется жанр живых интервью, прямых репортажей, и цензура попросту не успевает реагировать. По сравнению с не менее оперативным радио, в телевидении подключается видеоряд, мелькающие картинки – невербальный информационный канал. Старые элиты не только в СССР, но и на Западе, оказались во многом неподготовленными к подобному вызову, и неконтролируемая «правда» вырвалась на свободу, вызвав цепную реакцию в социумах. По крайней мере, такие объяснения механизма появления упомянутых «бурных шестидесятых» фигурируют у ряда специалистов.
Таким образом, соотношение хрестоматийной инерционности элит, удовлетворенных своим положением, с одной стороны, и напротив, открытого новациям динамизма либеральных (если угодно, «подрывных») слоев, с другой, в контексте смены ведущего массмедийного носителя в свою очередь ответственно за дестабилизацию. Со временем власть имущие по обе стороны океана все же сумели установить контроль над телепространством, но на это потребовалось около десятилетия, в течение которого общественное сознание изменилось настолько, что не могли не преобразиться и сами социально-политические реалии. Уже к 1970-м гг. был сформирован вполне компактный набор нормативных телеформатов, создана система лояльных элитам профессионалов, и недавняя стихия была направлена в русло с укрепленными берегами.
Что в этом плане ожидает нас в ближайшее время? Все наслышаны: экспансия цифровых технологий. Интернет – только преддверие новой эпохи, тогда как ее действительное наступление ожидается вместе с внедрением массового цифрового телевидения, т.е. со слиянием возможностей Интернета и TV. По-прежнему, речь идет не о технике как таковой, а о новых качествах социально-информационной среды.
Стереотипом рекреативного, т.е. домашнего, современного быта является постоянно включенный телеприемник – предельно простое в использовании и надежнейшее устройство, с помощью которого выбираются программы из стандартного набора каналов [2]. Не столь важно, сколько их, пусть и сотни, но, как неоднократно замечено, «по всем каналам показывают одно и то же». Это означает, что во всех странах осуществлено столь жесткое нормирование состава и форм подачи информации, что реального ментального выбора нет, что политическими и финансовыми элитами, примыкающим к ним сервильным корпусом журналистов установлены столь плотные «фильтры», что массовое сознание оказывается под контролем. Тут нет даже нужды в гипотезе пресловутого «заговора элит», достаточно и банального реализма: к примеру, если освещаемых событий и их постоянных героев слишком много, если они не складываются в тяготеющую к целостности мозаику, то самосознание общества, его общий язык, тематическое мышление по существу распадаются, утрачивается взаимопонимание как внутри каждого социального слоя, так и между слоями.
Сеть Интернет, для сравнения, отличается значительно большей открытостью, плюрализмом; в ее пользователях, соответственно, отмечают заметно более высокую степень внутренней свободы (иногда говорят об «анархии»). Но несмотря на интенсивный рост данной сети, ее значение до сих пор ограниченно. Аудитория Интернет менее массова и влиятельна (меньше потребителей, избирателей), чем у TV, в нее приходят на порядки более скромные финансовые потоки. Компьютер пока намного более сложен в использовании и менее надежен, чем телевизор. Он требует, кроме того, определенных рациональных усилий. Поэтому по степени влияния на всегда достаточно иррациональные массы, их подсознание, воображение телевидение по-прежнему далеко впереди. (Опасность Интернет-зависимости, заметим в скобках, по всей видимости, сильно преувеличена конкурентами – типографскими изданиями и тем же TV, ведь перестали же бить в колокола по поводу «видиотов» в условиях, когда основная часть населения развитых стран давно превращена в таковых, а пафос против «пожирателей газет» и вовсе забыт.) Но что ожидается в связи с переходом на телевидение цифровое, объединением возможностей Интернета и TV?
Дело, повторяю, не столько в известной интерактивности, в возможности самостоятельно формировать сетку вещания. Со временем окажется деструктурированной система наличных каналов, вместе с вмонтированными в них механизмами контроля и самоконтроля. Мало того, в «эфир» ворвется множество дилетантов, отнюдь не обязанных придерживаться ныне существующих корпоративных правил. Вместе с технологическим прогрессом чуть ли не каждый окажется в состоянии обзавестись собственной телестудией и наладить технически качественное вещание из нее. С одной стороны, подобный взрыв «народного творчества» должен привести к подлинно креативным прорывам (очень немногим), с другой – на обывателя обрушится поток «беспредельного безобразия». На фоне нынешних сетований, что телевидение – сплошной секс и насилие, выяснится, что оно было вполне «травоядным», что, скажем, «Дом-2» – передача для почтенных матрон. Ситуация мировых 1960-х, когда родители с ужасом взирали на своих нечесаных, предавшихся «сексуальной революции» и беснующихся на рок-концертах детей, повторится на новом витке.
А что, нетрудно предвидеть, произойдет с системой политических новостей, современных аналитических передач? Куда денутся нынешние телезвезды? Их лексика, их жаргон покажутся чуть ли не классической речью XIX в., комичным «языком стариков», их поведение перед камерой – чуть не наследием тоталитарных режимов, обручившихся с фундаментализмом. Но главное, как элиты намерены дозировать и направлять социально значимую информацию?
Параллельно развитию цифрового TV качественно возрастут и возможности «виртуализации», и сможет ли любой из нынешнего разряда политиков, непринужденно держащихся перед телекамерой, конкурировать с электронными порождениями? Как показывает опыт, поначалу новые медиа демонстрируют определенную преемственность по отношению к старым, но вскоре напор энтузиастов-новаторов раскрывает их потенциальные преимущества, и наоборот, уже традиционные медиа вынуждены подстраиваться под новые.
Можно не сомневаться: политические, финансовые, информационные элиты во всем мире вновь окажутся нимало не подготовленными к очередной «революции». Не только по принципу «история учит только тому, что она ничему не учит», но и исходя из вышеозначенного природного самодовольства, инерционности мышления данных элит. В условиях дестабилизации, как известно, единственный способ для них предохранить себя от крушения – возглавить стихийный поток. Прежде всего для того, чтобы освоить язык новой истории, найти со временем новый остров стабильности. Ибо представленные «новые шестидесятые», как и прежние, неизбежно также закончатся, но уже на новом оборонительном рубеже, с новыми моральными и социальными нормами. Современным людям подобные нормы, вероятно, покажутся аморальными, но «делать погоду» уже будет новая генерация.
Представители старшего поколения вправе быть озабоченными ювенилизацией, сопровождающей всякую революцию, а значит, угрозой сужения поля их относительных реальных возможностей, не исключая материальных. Тут разве что в пору готовиться, подобно седовласому Сартру, бодро скакать по баррикадам: глядишь, и примут за своего. Других, не исключено, встревожит неизбежный во всякой революции взрыв активности расовых, национальных, религиозных, сексуальных меньшинств: когда меньшинства оставались в стороне от беспорядков? Но это лишь немногие из деталей, из тех, что лежат на поверхности. Страхи одних зеркальны надеждам других, из их смеси обычно рождается нечто третье.
В заключение несколько замечаний. Теорию Маклюэна относят к классу теорий модернизации, с их предпосылкой примата в истории технологических революций (в данном случае в сфере массмедиа). Толчок подобным теориям был некогда дан археологами, извлекающими на поверхность прежде всего материальные артефакты и, соответственно, давшим такие названия как каменный, бронзовый, железный века. В дальнейшем типологически сходные материалистические подходы лишь укрепились в науке эпохи капитализма ввиду доминирования мировоззренческого экономизма. В нашем контексте нет нужды отдавать предпочтение материалистическим или же, напротив, идеалистическим, холистическим подходам. Если общество целостно и техника – лишь один из его секторов, то все теории модернизации можно воспринимать в качестве метонимических, т.е. как наименование целого по наиболее яркому признаку, зачастую наиболее верифицируемому. Не только части влияют на целое, но и целое на части, и в обществе принимаются лишь те технические новации, которые соответствуют его общему состоянию. М.Маклюэн вполне учитывал подобное взаимовлияние и, в частности, отмечал предвосхищение психических, идеологических перемен, сопутствовавших книгопечатанию, в трудах поздней схоластики. В свою очередь, в нашем контексте нет необходимости настаивать, что именно в распространении цифрового телевидения заключена ключевая причина грядущих «новых шестидесятых». Если угодно, можно было бы говорить о неизбежности очередной социо-культурной революции на языке накопившихся в мире за последние более чем полвека «тромбов» социальных диспропорций, несправедливости, и рост давления их рано или поздно пробьет, а массовое цифровое TV сыграет роль лишь «спускового крючка».
СНОСКИ
P.S. Из нескольких обсуждений:
1) В. : Действительно ли причиной исторических шестидесятых было появление массового телевидения, а «новых шестидесятых» – будет, соответственно, телевидение цифровое? Не упрощаете ли Вы реальные социально-исторические процессы?
О. : Спасибо за вопрос, он, несомненно, по существу. В рамках доклада я не занимался анализом полного комплекса причин упомянутых исторических феноменов – ни «старых шестидесятых», ни «новых». Там много чего сошлось, но в конечном счете данный комплекс может быть сведен к последствиям глобального изменения структуры мирового сообщества, т.е. к мировым бифуркациям: здесь, соответственно, Второй мировой войны и нынешней трансформации, иногда называемой Третьей мировой. После «великих битв» у людей возникают разочарование, усталость, приходит понимание, что насилие, вместе с личной, участливой ответственностью за судьбу всего человечества, собственно, ничего не решают. Хочется «просто пожить». И в таком «просто» начинают видеться формы новой, хотя и своеобразной, утопии. Зачем убивать друг друга? – Давайте, лучше обнимемся. Пускай политики и толстосумы думают о зонах политического и экономического влияния, а нормальным, т.е. «честным», людям более пристало спеть вместе песню, выпить портвейна или курнуть травку, переспать ли с симпатичной девчонкой. Мы всех любим, за исключением тех, кто наших ценностей не разделяет, ибо они – настоящие монстры.
Можно почти безгранично умножать перечень позитивных – психологических, социальных и прочих – причин, но здесь дело не в этом. Частично я затронул вопрос о характере использованного аналитического метода в заключении доклада, но, по-видимому, недостаточно внятно. В данном случае использована сила так называемого «ассоциативного силлогизма», т.е. непосредственного перехода от одного яркого и, предположительно, конструктивного признака к другому. Тут это связка «телевидение (аналоговое, потом цифровое) и феномен шестидесятых». Возможность такого логического скачка опирается на гипотезу об относительной целостности социокультурной системы. Ведь то же цифровое телевидение появляется не просто так, из-за того, что инженеры, промышленность теперь смогут это сделать. Существует определенный социальный заказ, интерес, т.е. будущие потребители. Ну надоело зрителям, когда им непрерывно компостируют мозги по ныне существующим, стандартным телеканалам. Особенно люди молодые совершенно уверены, что они все сделали бы значительно лучше и честнее. Хочется реального выбора, хочется самим выразиться, реализоваться, а старпёры, т.е. вроде как мы с вами, все оккупировали и «гонят лабуду». Подобный напор, по достижении некоего критического значения, не может не вылиться в нечто ощутимо-серьезное. Вот это и произойдет, а цифровое телевидение – только инструмент.
Потом те же самые ребята, которые осуществят прорыв, слегка повзрослев, не захотят сдавать занятых позиций, т.е. следующему поколению. Они, кроме того, обзаведутся семьями, которые нужно кормить, и снова – как в «старом мире» – возникнет вопрос денег. В своей массе былые бунтари, их «песни протеста», как мы знаем, увы, продаются. Здесь они и попадут на крючок к тем самым «лживым политикам» и толстосумам, против которых когда-то и поднялись на борьбу. Что с этим делать? – А ничего. Природа человека совсем не хочет меняться уже не одно тысячелетие. Следующим поколениям придется либо приспосабливаться к наличным правилам игры, либо уходить во «внутреннюю эмиграцию», т.е. в маргинальные социальные сферы. И так до следующей бифуркации, «и на колу мочало, начнем все сначала».
Вы скажете, что подобная цикличность скучна? Это как кому. Полагаю, что повторение, скажем, еды – явление еще более частое, и тем не менее этому занятию всегда предаются, и нередко со значительной страстью. А «первая любовь», при всей ее очевидной для взрослого глупости, повторяется из поколения в поколение. Бессмысленно? – Напротив, с моей точки зрения, в высшей мере осмысленно.
Прошу прощения за длинный ответ.
2) В.: Какое-то безрадостное будущее Вы описали, бескультурье. А будет ли там что-нибудь настоящее?
О.: Я против употребления такого термина как «бескультурье». Речь идет о радикальной смене культурной парадигмы. Да, с нашей сегодняшней точки зрения – это «антикультура», если угодно «бескультурье», но ведь и мы по отношению к прежним позициям культуры, напр. классики XIX в., – истинные чудовища. Если бы Федор Михайлович (Достоевский) взглянул на наш мир, его волосы, по всей видимости, встали бы дыбом. Психологически мы слишком привязаны к прогрессизму, с его всегдашней верой в движение к лучшему. Проблема в том, что постоянно (вернее, периодически, скачками) меняются критерии подобного «лучшего». С такой точки зрения, я прибегну к видимому парадоксу, Средневековье – очевидный прогресс по сравнению с Античностью. Все очевидно: вместо «темного» язычества пришло «светлое» христианство, вместо тотального разврата, включая сексуальный, пришло целомудрие, отменено рабство, ибо одна личность не должна быть рабом другой. Это на очередном циклическом витке – после Ренессанса, т.е. восстановления ряда античных ценностей, Средневековье обозвали «темным». Нетрудно предвидеть, что когда закончится и нынешняя фаза большого цикла, все Новое время с полным правом можно будет назвать «темными веками». Что мы делаем? Со всевозрастающей жадностью потребления губим природу, т.е. рубим сук, на котором сидим. Устами науки мы пообещали открытие Великой истины, но на деле разбили наши знания о реальности на множество никак не связанных между собой, а то и прямо противоречащих друг другу фрагментов, вдобавок постоянно меняющихся. Наша цивилизация технична, технологична? – К сожалению, и человек почти без остатка растворился в этом «агрегате», превратившись в такой же объект манипуляций (мы и сами так же функционально относимся к себе, будучи вполне готовы ради «пользы», «эффективности» жертвовать своими естественными стремлениями). Смысл жизни? – Это не к науке, но ведь, вроде, как раз она сулила открыть миру истину. Вместе с Просвещением мы обещали улучшение нравов, а вместо этого впали в бездумный и неслыханный разврат. И т.д. Поистине «темные века» это Новое время. Придут фундаменталисты – и человек вернет себе смысл жизни. Не так ли? Честно говоря, я не понимаю, зачем современная Церковь отмежевалась от сожжения Дж.Бруно, от убийства Ипатии. В своем роде, эти акты по-прежнему благи. Бруно – откровенный маг, а разве Церковь не призвана бороться с магией? Разве Ипатия Александрийская не представляла собой ходячий языческий соблазн, вводящий во искушение множество незрелых душ и вызывая справедливо глубокое негодование истинных христиан? Ведь если считать, что все отличные от христианства религии, духовные практики (включая в данном случае, соответственно, магическую и неоплатоническую), ведут человека прямиком в лапы дьявола (а христианству свойственно так считать), то разве гибель физических тел – неприемлемая цена за спасение бессмертных душ?
Прошу понять меня правильно: я ни в коем случае не призываю сменить ныне принятую систему ценностей и оценок. Я, как все, – дитя своего времени, носитель всех его суждений и предрассудков. Эти ценности – воздух, которым я дышу, и без которых попросту задохнусь. Поэтому я не разделяю детски-наивного желания хоть немного пожить в будущем, реально заглянуть в него хоть одним глазком. Что бы в будущем ни произошло (реализация ли технократической утопии, возврат ли к средневековью) – это не мой мир, и люди будущего для меня – настоящие сумасшедшие. Дело науки, с моей точки зрения, не в том, чтобы принимать или отвергать новые миры, а в том, чтобы их объективно предсказывать, насколько это возможно (по принципу «предупрежден, значит, вооружен»). А оценки – пусть ими занимаются моралисты.
О «настоящей» же культуре – во-первых, всегда был, есть и будет сектор так называемой элитарной культуры, во-вторых, мы тут возвращаемся к вопросу о критериях «настоящести». Например, признали ли бы писатели XIX в. романы Джойса? – Да это очевидный бред, а для нас давно это классика. Не берусь судить о будущих эстетических изгибах, для меня это – за поворотом.
И дело тут не в будто бы принципиальной непредсказуемости, о которой повторяется, как мантра, в синергетической концепции бифуркаций. Напротив, я уверен, что если всерьез взяться за исследование данного вопроса, то очень многое – пусть не в деталях, но в общем и целом – могло бы быть вытащено на свет уже сегодня, даже вчера. Просто это не моя тема, да, кроме того, потребовалось бы любовь к «революции», в нашем конкретном случае эстетической (вот это мое убеждение: адекватное исследование всякого предмета без любви к нему совершенно невозможно). А любить революцию в предпенсионном возрасте, как у меня, – это уже, кажется, нечто из области патологии, психического нездоровья. И без того жизнь нелегкая, а революции – для молодых, а старым они жизнь лишь еще более осложняют. Так что же я – мазохист, чтобы возлюбить революцию?
3) В. (реплика): Наши шестидесятники были, вроде, поприличней, чем Вы тут описали.
О.: Не уверен. Для меня западное и советское шестидесятничество – две ветви одного и того же большого процесса, вполне поверх «железного занавеса». Вообще, геополитические барьеры в таких явлениях практически не при чем. Вот мы с Вами оба в джинсах, хотя я далеко не юн, а Вы – женщина. Откуда это? Мой папа и дяди ходили на работу всегда в костюмах с галстуками, накрахмаленные воротнички, моя мама ни за что не надела бы на людях брюки. Вы скажете, что это поверхностно, хорошо, возьмем что-то и посущественнее. К примеру, Пражская весна, демонстрация диссидентов на Красной площади, феномен так называемой «второй культуры», рок-музыка, которую мы обожали в молодости, – это о нас, тогдашнем социалистическом лагере. Вы имеете в виду, по-видимому, официальное крыло нашего шестидесятничества, всяких там Битовых, Солоухиных, Распутиных, Вознесенских с Евтушенками и иже с ними. Воля Ваша считать это «серьезным», хотя лично я не убежден, что тут уровень выше «советской этнологии», если не «зоологии». Выражали ли они дух эпохи? В какой-то мере, хотя персонально меня – как уже все-таки семидесятника – всегда раздражала исключительная поверхностность продукции подобных «кумиров». Альтернатива же этому, если из общеизвестных имен, – скажем, Бродский. Классик русской и мировой литературы – он, а не они, пусть непосредственно я и не поклонник именно этого поэта. Но даже если взять того же Битова, то его положительные герои постоянно «принимают на грудь» – это форма своеобразной «внутренней эмиграции», действительно чрезвычайно распространившейся в ту пору. Так что – «документ эпохи».
Можно было бы обсудить и радикальное изменение сексуальных норм, но в зале сидят и юные девушки, а когда седовласый тип касается подобных тем, опасаюсь, кроме неловкости, навряд ли что может возникнуть.
4) В.: Можете ли Вы сказать что-нибудь определенное о чертах наиновейшей культуры, по ту сторону «новых шестидесятых»?
О.: К сожалению, не смогу удовлетворить ни Вашего, ни своего собственного любопытства. Что взбредет в голову очередным «взбесившимся подросткам» – Бог весть. К примеру, из одежды – практически неисчерпаемый исторический резервуар, из которого черпать-не исчерпаешь, как Дуремару. Нужно отдать должное целомудренности старых шестидесятых: привились, в общем, вполне благопристойные нормы. Мы даже не дошли до уровня старой Европы, когда мужчины наряжались подобно раскрашенным петухам, ходили с «голыми» ногами в чулках, в цветастых коротких штанах. «Новым шестидесятым», по всей видимости, придется переплюнуть по смелости «старые», момент соревнования ведь также присутствует. Что с музыкой? Тут можно разве что апеллировать к аналогиям.
После Первой мировой войны – джаз, после Второй – рок-н-ролл, что будет после следующей, т.е. нынешней, перестройки глобальной системы? Привет тем, кто говорит, что современная музыка – лишь повторение задов 1960-х – 70-х, так вот, привет им из совсем недалекого будущего. Но только, боюсь, когда дело дойдет до настоящей передачи привета, т.е. реальных отношений, сегодняшние вызыватели будущего не шибко обрадуются: во-первых, неизбежно окажется, что ими чаялся вовсе «не тот маразм, который пришел», во-вторых, актуальные будущие кумиры едва ли бросятся обниматься с теми «дедками», которые якобы ожидали их пришествия. Они вытряхнут долой весь «старый хлам», а если к кому и станут прислушиваться, то, скорее всего, только к тем, кому сейчас до них – ну абсолютно никакого дела, т.е. тем, кому действительно наплевать на всех, включая неких потомков: «Племя младое, незнакомое»? – «Да пошло оно, я с ним водки не пил». Так что нынешней авангардной молодежи, может, стоит всмотреться в глаза своих будущих могильщиков – детей, которым сейчас по 5 – 10 лет. Пока они целятся в вас из водяного пистолета, но скоро они «закопают» ваш мир целиком, включая ваши формы отрицания наличной действительности, которые вам кажутся радикальными и серьезными.
5) Если разрешите, добавлю еще несколько слов, т.к. создалось, вроде, какое-то ощущение недоговоренности.
Феномен периодической социокультурной дестабилизации, повторяю, объективен, и обсуждать его причины можно с разных точек зрения, на различных языках. Хотя выше я и отказался от обсуждения реестра таких причин (как раз в силу его обширности), пожалуй, все же назову еще одну, и тоже под грифом теории модернизации. По мере развития техники (а оно остается пока достаточно интенсивным) накапливаются изменения в роде занятий, образе жизни людей. При этом социальная психология, общественные нормы (не исключая и политических), в силу их инерционности, не вполне поспевают за фронтом социально-экономического прогресса. Результат – накопление кризисных, конфликтных явлений (массовое цифровое телевидение - только один из элементов ряда, маркер). До поры они остаются маргинальными, или латентными, но по достижении некоего критического порога население, особенно наиболее лабильная часть, приходит в движение, которое и квалифицируется как «беспорядки». Такая квалификация вполне основательна: здесь очень мало сознательных, вменяемых целей (кто и в каких категориях их поставит? Старые критерии, категории морально уже устарели, плохо работают, наиболее квалифицированный сектор интеллектуальной элиты психологически привязан к старым порядкам, штампам мышления, которым и надлежит быть разрушенными. А молодежь, даже умная, отчасти образованная, уже в силу возраста отдает предпочтение эмоциональной экспрессии, красивым фразам – совершенно независимо от привязки к реальному существу дела). Оттого происходящее выглядит как бунт, а не как действительная революция (революции и отличаются от бунтов как раз рациональной целенаправленностью, наличием сформулированных задач и программ). Тем не менее необходимую «очистительную» функцию подобная хаотизация все-таки выполняет.
Абсолютно согласен с теми, кто видит в воспаленной толпе тинэйджеров, громящих витрины, перегораживающих дороги, поджигающих машины ни в чем не повинных граждан, сборище едва ли не клинических идиотов. Пусть своей машины у меня нет, так что, казалось бы, нечего и жалеть, но проблемой становится даже достать себе хлеба. «Мочить в сортире» данных подростков, когда их много, также не получится: ведь это чьи-то друзья, дети и внуки, «обидится» слишком много людей. Возникает патовая ситуация, которую приходится так или иначе разруливать. Переживать, задумываться приходится всем, изменяется общественное сознание. Когда период беспорядков все же заканчивается, у большинства возникает чувство облегчения, как по выходе после долгого пребывания из больницы: солнце светит ярче, воздух трепещет, тут даже оттенок и некоторой неуверенности, ведь мир вокруг совсем другой, как себя в нем вести? Поскольку душевно преобразились все, постольку в самом деле преобразился сам мир. Все это, впрочем, можно описать и с помощью анекдота о раввине, давшем совет «купи козла».
Не только не конструктивно, но и крайне вредно пытаться подавить такие выглядящие абсурдом процессы. В СССР во второй половине шестидесятых удалось «подмораживание», и каков результат? Мы пропустили целую технологическую революцию и потом развалились. Ибо «бунт» путем «перемалывания старых костей» не только позволяет социуму подтянуть свое сознание и самосознание к уже достигнутой технологической ступени, но и расчищает дорогу новой. Синергетики сказали бы о творческой роли хаоса, а структуралисты – о «перелете» из одного самосогласованного состояния в другое. Как раз в недрах исторических шестидесятых родились персональные компьютеры, Интернет, там зародыш так называемого постиндустриального общества. Родом оттуда же – экологисты, борцы за права человека. Тому же климату обязаны и новое высокоточное, «умное» оружие, военные стратегии (тогда как ядерные бомбы – последний продукт предыдущей, гипериндустриальной эпохи, наглядно показавший ее историческую изжитость). Что, нам еще раз наступить на те же грабли и пропустить очередную трансформацию? Тем более, что на сей раз это навряд ли удастся: все же в России уже не столь закрытое общество, да и «непоротые поколения» уже успели взрасти. Речь в принципе могла бы идти, как было сказано, о гипотетическом превентивном возглавлении накатывающихся перемен со стороны ответственных элит, а стало быть, и известной канализации, хотя бы частичном управлении, но это область достаточно филигранной социально-политической инженерии, и это тема совершенно отдельного разговора. Реализация такого варианта, впрочем, практически невероятна: как говорил еще Александр I об обсуждавшихся тогда реформах, «некем взять». Ибо отечественные интеллектуальные силы в довольно плачевном состоянии, их отношения с властью – либо обиженность, конфронтация, либо холуйство, и то, и другое едва ли способствует разработке-принятию реалистических конструктивных решений, трезвым действиям. Хотя «новые шестидесятые», как и старые, – отнюдь не апокалипсис, как говорится, «все утрясется». Появится много и позитивного, например, целые новые сектора экономики (будь то расцвет нано- или биотехнологий или образование тех, о которых сейчас мы не слышим). А то, что по дороге могут слегка пострадать какие-то президенты (ведь даже великий де Голль шестидесятыми был выкинут из седла), так пускай они сами об этом и думают, у нас с вами совета, по всей видимости, забудут спросить.
6) Решил все же немного подумать о музыке. После Первой мировой войны – джаз, после Второй – рок-н-ролл, а что будет теперь, т.е. вскоре? Не избавиться от впечатления, что нечто еще более архаическое (тем самым и авангардное) в своей основе. Ментально мы движемся ведь именно в таком направлении. А значит, еще более простые мотивы и ритмы (назад, к примитиву!), но зато и более «энергетически заряженные», оргиастические (попутно и «психоделические»). Кроме того, они дают то ощущение единения, которого по нарастающей не хватает приходящим поколениям. Уж коль мы не знаем действительной собственной архаической музыки, наверное, стоит внимательнее прислушаться к еще выжившей этнографической, к примеру шаманской или, скажем, затерянных африканских племен, индейцев бразильских джунглей, аборигенов Австралии. Прислушаться и поработать с этим, стилизовать (компьютерные эффекты не возбраняются). Да и танцы там «прикольные», молодежи будет, на чем «оттянуться». Конкретнее же - это задача музыковедов.
Благодарности:
Появление данного текста во многом обязано как деятельности участников Международной ассоциации исторической психологии (председатель – д.и.н., проф. С.Н.Полторак), так и беседам с Д.Г.Буслаевым, Н.И.Николаевым, А.С.Ивановым, В.И.Эрлем, Б.Е.Лихтенфельдом, которым с огромным удовольствием я приношу самую искреннюю благодарность.