К факторам, определяющим социальную ситуацию, относят как объективные – к примеру, характер и состояние экономики, реальную социальную стратификацию, – так и символические, включая идеологические. Предметом настоящей работы является одна из групп идеологических факторов, а именно массовые представления о классовой структуре, точнее, их «формульное» выражение в так называемых классовых идеологемах. Поясним о чем идет речь.
Прежде всего, стало трюизмом, что реальная социальная структура и общественные представления о ней, как правило, не совпадают. Выяснение первой – одна из задач социологии, вторые складываются в современную эпоху под влиянием идеологий. Более сорока лет назад Клиффорд Гирц подверг критике распространенное в научных кругах пренебрежительное отношение к идеологии и призвал к беспристрастному анализу этой сферы коллективных шаблонов и символов [Гирц 1998]. В научных моделях социальной стратификации задействован целый ряд факторов и критериев (деление по размеру собственности и дохода, роду занятий и уровню образованности, этнической и конфессиональной принадлежности, политическим склонностям, гендерному и возрастному признакам, проживанию в различных географических зонах и др.), учитывается динамичность процессов; сами модели варьируются от одной школы или автора к другим. Массовым представлениям о социальных классах, напротив, свойственна упрощенность, а также неизменность на достаточно длительных хронологических отрезках; социальная картина в глазах широких слоев стремится к единству. Стереотипность таких представлений обусловлена тем, что они обязаны не столько сознательному анализу, сколько вере, привычке, в связи с чем говорят об их «догматичности». При этом уверенность масс в существовании конкретного социального членения обладает реальной формообразующей силой.
В патриархальных обществах отмеченная догматичность находила выражение в том, что существовавшее тогда кастовое или сословное деление возводилось к божественным основаниям, а в обществах модернистских религиозное основание замещено идеологическим. Идеологические формы сознания также не чужды догматичности, но заметно рациональнее и инструментальнее прежних.
Несмотря на то, что природа символической сферы, вообще говоря, многозначна, в коллективных представлениях о классах могут быть выделены ключевые структуры – классовые идеологемы, или шаблоны. К таковым относятся, скажем, былое советское официальное деление «рабочие-крестьяне-интеллигенция (вар.: служащие)» и ныне бытующее членение «богатый-средний-бедный классы». Первая схема – продукт коммунистической доктрины о рабоче-крестьянском государстве и ее эволюции (в условиях НТР интеллигенция из «социальной прослойки» превратилась в полноценную группу). Схема вторая – дериват традиционной оппозиции богатства и бедности, дополненной промежуточным звеном. Смена идеологического облика России сопровождалась заменой и классовой идеологемы.
Хотя большинством идеологий в процессе самообоснования используются в той или иной мере научные данные, но идеологические формулы при этом – симплификация научных, выделение в них наиболее важных, с точки зрения конкретной идеологии, моментов. Так, ключевой критерий членения на рабочих, крестьян и интеллигенцию – род занятий (соответствовавший доктринальному «государству трудящихся»), а совокупности «богатый-средний-бедный классы» – размер собственности и дохода (модель «общества потребления»). При этом применительно к обеим идеологемам справедливо сказанное П.Бурдье о социальном делении: они «функционируют одновременно как принцип видения и деления, как категория восприятия и оценивания, короче, как ментальная структура» [Бурдье 1993: 37] (курсив мой. – А.С.).
Соответственно, симплификация, присущая классовым идеологемам, содержит не только когнитивный аспект (адаптация к «примитивности» массового восприятия), но и аксиологический, мобилизующе-волевой: внедрение в общественное сознание определенной мотивации. При этом ведущие модернистские идеологии – либеральная и марксистская – декларируют равенство граждан независимо от места проживания, национальности и вероисповедания, пола и возраста (начиная с совершеннолетия) и т.д., поэтому большинство критериев стратификации, интересующих социологов, игнорируется в классовых идеологемах.
Мало того, если в социумах современного типа – по сравнению с закрытыми – существенно возрастает реальная социальная мобильность, то в рамках идеологических доктрин выбор классовой принадлежности зависит уже только от воли и усилий каждого гражданина. Так, в СССР отсутствовали официальные идеологические препятствия для превращения крестьянина в рабочего и обратно, для получения образования (перехода в разряд интеллигенции, или служащих). Аналогично, схема «богатого-среднего-бедного классов» подразумевает право каждого неограниченно изменять свое финансовое и имущественное состояние. Отмена привязки каждого человека к жесткому сословному маркеру предоставляет определенную реальную и воображаемую свободу, сопровождается включением в процесс его классовой самоидентификации имагинативных моментов (как проективных, так и относящихся к настоящему). Включение имагинации – причина и следствие идеологичности классового деления.
Принятая классовая модель, во-первых, служит формой представления общества о себе самом, т.е. поддерживает его самоидентификацию. Во-вторых, в той системе координат, которая задается совокупностью классов, осуществляется позиционирование ведущих политических сил, принимаются те или иные программы развития, осуществляется выбор социальной, да и далеко не только собственно социальной, политики. В свою очередь, сами классовые модели зачастую несут на себе отпечаток поддерживающих их политических сил. В результате социально-классовая и политическая структуры оказываются тесно взаимосвязанными, на основании чего, в частности, и говорят о социально-политической системе как целом.
В связи с тем, что полтора десятилетия назад Россия перешла от советского социального членения к схеме «богатого-среднего-бедного классов», обратим внимание на особенности этой схемы. Ее генезис обычно возводится к Аристотелю [Аристотель 1983], в Новейшее время она становится массовой в послевоенных США, затем переходит и в Европу. К настоящему времени данная разновидность трехчастного деления подверглась энергичной критике в качестве научной модели, но продолжает функционировать в широких общественных представлениях.
К резонам принятия схемы «богатого-среднего-бедного классов» в западных странах относят как внедрявшийся мировоззренческий экономизм, консюмеризм, так и стремление вытеснить марксистское членение на буржуазию и пролетариат, провоцировавшее непримиримый социальный конфликт. Кроме того, для данной социально-идеологической новации в послевоенных США и Европе существовали и экономические предпосылки: рост среднего уровня жизни, развитие малого и среднего бизнеса, – отчего понятие «средний класс» имело возможность обрести широкую репрезентацию. В настоящее время к среднему классу в развитых странах относится до 70% населения, что придает социуму реальную и психологическую устойчивость.
В новой России рассматриваемая идеологема была внедрена стихийно и подражательно. Пренебрежение объективным идеологическим анализом и практической работой, с одной стороны, послужило реакцией на идеологическую перегруженность советской эпохи, с другой – было обязано распространенной в интеллектуальных кругах оценке идеологии как «ложной» формы сознания /1/. Но даже если роль идеологических стереотипов и возможно свести к минимуму в специализированной научной среде (это отдельный вопрос), то в обществе в целом это не осуществимо. Мало того, К.Гирц констатирует следующее. В странах, уже длительное время живущих в условиях свободного рынка и демократии, функциональная потребность в символических шаблонах, поставляемых идеологиями, может быть относительно невысока (регуляцию коллективного поведения здесь могут осуществлять и сложившиеся традиции). Однако в обществах переходных роль взвешенных идеологических механизмов является критически важной [Гирц 1998: 24-25]. Тем не менее, подобно тому как процессы экономического управления в новой России были во многом возложены на «невидимую руку рынка», в вопросах идеологии была акцентирована стихийная составляющая. Что получилось в итоге?
Прежде всего, и в научной среде, и в масс-медиа рефреном повторяется тезис о явно недостаточной численности российского среднего класса, который, по общему мнению, должен составлять большинство и служить опорой социально-политической системы. Количество бедных, напротив, неприемлемо велико. В связи с этим ряд аналитиков и политиков ставит задачи ускоренного повышения среднего уровня жизни, стимуляции малого и среднего бизнеса и осуществления адресных социальных программ, видя в том главное средство от угрозы социального взрыва. Против данных задач самих по себе нечего возразить, однако в целом возникают сомнения в реалистичности сугубо экономического подхода. Рассмотрим особенности работы идеологемы богатого-среднего-бедного классов в наличных российских условиях.
«Тонкость» среднего класса – на фоне фатального разрыва в доходах двух крайних слоев – означает склонность к вырождению трехчастной классовой схемы в двухчастную. Непосредственное противостояние богатых и бедных воспроизводит картину «дикого капитализма» или состояния слаборазвитых стран. Если на Западе, как отмечено, переход к схеме трех классов был нацелен на снижение социального напряжения (за счет отказа от конфронтационной модели «буржуазия - пролетариат»), то в России обращение к той же схеме имело диаметрально противоположные результаты. По-видимому, имеет значение не только к чему переходить, но и от чего, и транзитные общества могут обладать непренебрежимой спецификой.
Помимо немногочисленности российского среднего класса в глазах большинства он отличается и неустойчивостью. Ввиду особенностей отечественной экономики ширина этой страты существенно зависит от волн мировой конъюнктуры, и в случае падения цен на сырье, банковского кризиса и т.д. угрожающе сузится. Результат – ощущение непрочности социального здания в целом, поскольку не зависящий от национальных усилий стихийный порыв способен разрушить все холистически-трехчастное представление о совокупности классов.
Проблема, аналогично, не только в количестве российских бедных (согласно некоторым опросам, в настоящее время в качестве бедных идентифицирует себя до 42% населения [Ильичев 2005]), но и в том, что при вероятной рецессии оно превысит всякие допустимые нормы. На фоне развитых государств уникальна и структура российского бедного класса, поскольку в него попадает значительная часть социально ценного, вменяемого населения (ряд бюджетников, пенсионеры...).
Немаловажен и следующий аспект. Если непосредственно схема трех классов основана на «экономически-объективном» критерии (размер собственности и дохода), то ей имплицитен и оценочный, социально-престижный момент: «чем богаче, тем выше». В таком случае бедные попадают под пресс не только собственно экономической, но и морально-престижной дискриминации. Если воспользоваться терминологией П.Бурдье [Бурдье 1993], речь идет о лишенности не только экономического, но и символического капитала. В рамках трехчастной идеологемы большинство школьных учителей, ученых, работников ряда заводов и сельскохозяйственных предприятий, пенсионеров, учащихся в наличных условиях автоматически помещаются в социальном низу, оказываясь в аутсайдерском слое вместе с люмпенизированной частью населения. Указанное удвоение социального давления на бедных, угроза для нынешних средних слоев внезапно утратить не только экономический, но и символический (социально-престижный) статус относится к побочным эффектам принятой классовой идеологемы.
Такое положение провоцирует фрустрацию, политически деструктивное поведение. Поле масс-медийных публикаций на эту тему необозримо – см., напр., [Тихонов 2004], [Тимофеева 2004], [Ильичев 2005а], – что оказывает влияние на коллективное сознание и, в свою очередь, обязано его состоянию.
В намерения проводников идеологемы трех классов, конечно, не входило ущемление достоинства тех же школьных учителей, низкооплачиваемых рабочих, жителей села, пенсионеров и др., однако подспудно это все-таки происходит. Настойчивое воспроизведение штампа «средний класс» подсознательно напоминает социально полезному человеку со скромным достатком о том, что он сам – аутсайдер, помещенный в самый низ социально-ценностной пирамиды, порождает ощущение «заброшенности и оставленности». Обращения же к проблематике бедных слоев носят преимущественно патерналистский или алармистский характер, что усугубляет ситуацию. Со временем последствия аккумулируются. Возникающий социально-психологический «эффект гетто» деструктивно воздействует на уровне мироощущения, оценки властей, политической ориентации, а также в повседневности (отношение к работе, бытовая коррупция, коррозия моральных устоев...). Страдают и межклассовые отношения.
За распространенность негативного отношения к богатому классу ответственны не только повышенная неравномерность распределения национального дохода или расхожее мнение о специфике российских путей накопления капитала, но и действительная несправедливость морального унижения широких слоев. В такой ситуации происходит усиление массового запроса на «экономический передел», активизируется соответствующая политическая риторика, на что богатые отвечают сокрытием доходов и воздержанием от новых масштабных проектов. В результате тормозится экономический рост, укрепляется убеждение бедных в антинациональной ориентации богатых. Т.е. негатив вступает в положительную обратную связь, образуется порочный круг, способствующий психосоциальной «войне».
В процессе канализации напряжения в системе оказываются востребованными собирательные образы виновных, в которые попадают не только богатые («олигархи»), но и представители политической элиты («режим», «оккупанты», «тотально коррумпированные чиновники»...), демонизированные национальные и конфессиональные меньшинства. Подобные недружественные стереотипы составлены из «своего другого» социального, из них образуются и комбинации (к примеру, «олигархи-инородцы»).
Выходом из сходной ситуации в разных странах в период «дикого капитализма» и в странах развивающихся служило установление достаточно жестких политических режимов, нередко окрашенных популистски. Однако население тех государств отличалось сравнительно низким уровнем образованности, а в условиях современной России подобная длительная перспектива навряд ли выглядит как поддерживающей развитие, так и реалистичной. Одним из шагов, способствующих преодолению описанного порочного круга, может послужить, на наш взгляд, трансформация классовой идеологемы.
Мотивы такого решения станут яснее несколько позже, пока же проанализируем направление, в котором возможна упомянутая трансформация. Во-первых, всякий кандидат на новую идеологему должен обладать логической простотой, без чего снижаются шансы, что он приживется в массовом сознании. Нежелательно также, чтобы такой кандидат был бы беспрецедентным структурно, ибо речь идет о построении стереотипа, а в таких процессах полезно использовать силу старых привычек. Во-вторых, целью коррекции классовой идеологемы является преодоление негативных коннотаций предшествующей (см. выше: недостаточная представительность и устойчивость референта «среднего класса» в современных российских условиях, удвоение давления на бедных – их обделенность не только экономическим, но и символическим капиталом), поэтому новая идеологема должна воздействовать на коллективное не только сознание, но и бессознательное, причем так, чтобы минимизировать указанные недостатки. Наконец, в-третьих, идеологема богатого-среднего-бедного классов уже пустила глубокие корни в нашей стране, поэтому едва ли целесообразно отказываться от нее целиком. Наличное идеологическое достояние в каждом обществе – один из ценных ресурсов, с которым стоит обращаться по возможности бережно, а резкая смена «идеологических вех», как правило, сопровождается реальными революционными потрясениями.
Радикальный отказ от идеологемы трех классов означал бы также подрыв заложенной в ее основание консюмеристской идеологии, открытой стимуляции граждан к повышению доходов, т.е. в известной мере – идеологический реванш коммунизма, что малоуместно с точки зрения перспектив национального развития. Однако современное российское общество отличается переходным характером, и наряду со схемой «богатый-средний-бедный классы» в коллективном сознании продолжает существовать и предшествующее деление «рабочие-крестьяне-интеллигенция». Подобная двойственность классовой самоидентификации социума функционирует стихийно и, так сказать, эклектично, поскольку две модели – вообще говоря, продукты разных идеологий, разных эпох. Несмотря на это, понятия из каждой идеологемы используются представителями совершенно различных политических сил: например, левые в своей риторике оперируют концептами «богатых» и «бедных», а либералы охотно обращаются к обсуждению проблем «интеллигенции». Таким образом, использование элементов обеих идеологем носит кроссидеологический характер. При этом сказанное выше о принципе бережного отношения к наличным идеологемам справедливо, с нашей точки зрения, применительно не только к схеме «богатый-средный-бедный классы», но и к схеме «рабочие-крестьяне-интеллигенция».
Каждая из идеологем в отдельности обладает преимуществами и недостатками. Советский вариант апеллировал к классовому достоинству каждой большой группы «трудящихся», но при этом выносил за рамки приемлемой нормы существование богатых и бедных. Вариант богатого-среднего-бедного классов ориентирован на свободнорыночные реалии, но при этом наталкивается в современных российских условиях на низкую репрезентативность «среднего класса», а также малотерпимую моральную дискриминацию широких социальных слоев. Однако существует вариант конструктивного объединения двух сосуществующих идеологем.
Лексемы «богатые» и «бедные» в этом случае сохраняются неизменными, а стереотип «средний класс» предстает в качестве идеологически составного, заменяясь совокупностью трех групп согласно роду занятий. Общая классовая картина в глазах масс окажется состоящей из пяти элементов: богатые - интеллигенция (вар.: служащие) - рабочие - крестьяне - бедные. Появление второй ступени таксономического членения напоминает грамматическую классификацию личных местоимений: они делятся на три лица, но при этом наименее определенное в диалоге третье лицо дополнительно подразделяется (в единственном числе) по признаку грамматического рода /2/.
Подобная социально-логическая процедура имеет и исторические параллели. Если в абсолютистской Европе была принята трехсословная схема (дворянство, духовенство, «третье сословие»), то в уже тогда развивавшейся по сценарию догоняющей модернизации России в середине XVIII в. была учреждена система пяти основных: дворянство, духовенство, купечество, мещанство, крестьянство. Референциально неоднородное, семантически размытое звено – «третье сословие» – было заменено, таким образом, совокупностью трех единиц. Аналогия, разумеется, не буквальна, поскольку в нашем случае речь идет о социуме не закрытого, а открытого типа и, соответственно, не о сословиях, а лишь о классах, фигурирующих в идеологии и массовых представлениях.
В чем преимущества предложенного варианта классовой идеологемы? Во-первых, она в большей степени приближается к реальной стратификации (задействован признак не только уровня доходов, но и рода занятий), в частности к веберовской классификации (один из вариантов ее реконструкции см. [Вагимов 2003]). Во-вторых, здесь идеологически расширяются границы «среднего класса», с ним соотносится уже действительно большинство. В глазах населения преодолевается и концептуальная рыхлость «среднего класса» («ни богатый, ни бедный») /3/, ибо коллективным представлениям об интеллигенции, рабочих, крестьянах по-прежнему присуща определенность. Переосмысленный «средний класс» стяжает и надлежащий нормозадающий характер, поскольку общественно-моральная норма о пользе труда сохраняется и в современной формации. В-третьих, качественно сужается класс бедных, т.к. отныне под эту социально-идеологическую рубрику подводятся не все граждане с низким доходом, а только принципиально не работающие, т.е. действительно маргинальный общественный слой. Напротив, бюджетники, работники низкооплачиваемых отраслей, временно безработные, пенсионеры попадают в состав трансформированного «среднего класса» согласно настоящему, прошлому или будущему (студенты) роду занятий. Широкие слои населения, таким образом, смещаются вверх в коллективной оценке и самооценке.
Дополнительный анализ данной классовой идеологемы позволяет заметить присущую ей «двумерную» социально-аксиологическую иерархию: не только по уровню доходов, как в трехчастной идеологеме, но и по давно сложившейся престижной шкале, связанной с родом занятий (по восходящей: крестьяне, рабочие, интеллигенция). Наличие двух имплицитных шкал отвечает «двумерной» общественной стимуляции: во-первых, как и в трехчастной схеме богатого-среднего-бедного классов, – к росту доходов, во-вторых же, к воспринимаемому как относительно самостоятельный фактор повышению квалификации, образования, что коррелирует с задачей построения высокотехнологичного общества. Можно добавить: увеличение элементного состава массовой классовой модели, переход от одномерной к двумерной модели снижает «тесноту» социального пространства, увеличивает психологическое пространство возможностей. Соответственно, ожидается сдвиг в направлении к «обществу широких возможностей», роста психологического комфорта взамен переживаний ограниченности перспектив.
Кроме того, у социальной системы возрастает устойчивость по отношению к внешним воздействиям (возможным неблагоприятным сдвигам мировой экономической конъюнктуры): падение доходов граждан уже не влечет за собой автоматического крушения социального, социально-престижного статуса. Вытекающий результат – рост надежности, уверенности в завтрашнем дне. Характер общественных ожиданий, как известно, – один из важных и экономических факторов.
Позитивистские оппоненты возразят, что подобная трансформация классовой идеологемы – не более чем переименование, в действительности ничего не меняющее. Такое возражение оправданно лишь постольку, поскольку игнорируется значение символических факторов, «общественного настроения». Но каждый вправе поставить мысленный эксперимент, когда ему, например, не только заплатили за выполненную работу заметно меньше, чем им считается справедливым, но при этом еще и оскорбили. Не является ли оскорбление значимым фактором, из которого вытекают вполне ощутимые следствия? Однако именно это по сути и происходит в рамках идеологемы трех классов – см. выше о социально-престижной дискриминации или угрозе таковой по отношению к широким слоям. Напротив, общественно-моральная обстановка, как сказано, характер отношений между классами, между населением и властями имеют реальные экономические и политические проявления.
Как отмечено выше, фактор второй ступени социального унижения – символического – действует во многом по бессознательным каналам. В таком случае достижение положительного эффекта также видится на пути применения не только прямых, но и косвенных методов, через сферу имплицитных значений. Еще К.Манхейм, изучавший мышление не в его отвлеченности, а в социальной обусловленности, включая идеологические выражения, называл контроль над коллективным бессознательным центральной проблемой нашего времени [Манхейм 1994: 34].
Предлагаемая трансформация классовой идеологемы не требует значительных материальных затрат (достаточно коррекции публичной риторики и несложных дополнительных мер), отчего ее применение не откладывается на неопределенные сроки. Фактор времени является одним из решающих, ибо эскалация социального напряжения нередко опережает возможности сугубо экономических методов оздоровления социальной сферы. Какие силы прежде всего не заинтересованы в смене идеологемы? – Скажем, те, чье влияние обязано высокому уровню социальной конфликтности, или те, кто воспринимает идеологему трех классов как не подлежащую обсуждению догму. Кстати, тех и других в современной России зачастую объединяет призыв к революционному обновлению.
Любая идеологема, наряду с другими холистическими культурными структурами, хотя и отличается рациональностью строения, но работает и на бессознательном уровне. Анализу ряда коллективных «рационально-бессознательных» представлений посвящена наша книга «Число и культура» [Степанов 2004]. На ее основе была разработана теоретическая модель, описывающая работу различных классовых идеологем в западных, советских и современных российских условиях [Степанов 2005] (тезисы – [Степанов 2005а]). Было установлено, что массовые представления об общественных классах взаимодействуют и с системой партий, однако здесь мы постарались изложить основные выводы более сжато и в привязке исключительно к современной России. Наряду с конкатенацией советской и западной классовых схем были рассмотрены и другие кандидаты на искомую классовую идеологему, однако по совокупности обстоятельств предпочтение отдано той, которая представлена в настоящей работе.
По нашей оценке, трансформированная классовая идеологема может стать конструктивным фрагментом национальной идеологии в социальной сфере. Ей присуще повышение политкорректности применительно к широким слоям. Общая нормализация социально-психологической обстановки, согласно модели, должна положительно сказаться на состоянии не только межклассовых, но и межнациональных отношений. К косвенным проявлениям следует отнести позитивные подвижки в восприятии страны как целого: вместо сетований, что в России не удается успешное применение западных норм, тут окажутся внедрены свои собственные классовые критерии. Страна – не «урод» в семье развитых государств, а обладает естественной социально-исторической спецификой.
В заключение отметим, что любая попытка воздействия на общественную идеологию, в частности в секторе классового сознания, сопрягается с вопросом о том, кто служит главным агентом идеологических трансформаций. В советские годы эту функцию выполняли государственно-партийные органы, тогда как демократическая парадигма предполагает рассредоточенность ответственности за общественную идеологию по звеньям гражданского общества. Последнее, впрочем, не обезличено, ибо основной вклад в формирование влиятельных идеологий принадлежит национальным элитам (политическим, масс-медийным...). В отличающихся стабильностью странах обычно наблюдается консенсус этих элит в ключевых направлениях. Вопрос о корпоративной солидарности, коллективной ответственности российских высших кругов, о качестве долгосрочных программ и способности их последовательной реализации, к сожалению, до сих пор остается больным местом современной России. При этом все же нельзя утверждать, что здесь не наблюдается позитивных подвижек. Если один из ключевых интересов каждой элиты заключается в сохранении своего положения, то для этого необходима поддержка общей стабильности. В этой точке на настоящем этапе объективные интересы элит и основных масс населения, по-видимому, совпадают. Одним из инструментов, способствующим достижению данной цели, на наш взгляд, и в состоянии послужить коррекция классового сознания. При этом тем силам, которые возьмут на себя инициативу тактичной пропаганды обновленной классовой идеологемы и проявят в этом преимущественную активность, достанутся и наибольшие политические дивиденды.
По истечении переходного периода – вместе с повышением среднего уровня жизни в России, развитием малого и среднего бизнеса – от указанного варианта классовой идеологемы, возможно, окажется целесообразным и отказаться, вернувшись к классическому варианту трех классов. В таком случае из официальной и масс-медийной риторики исчезнут понятия интеллигенции, рабочих, крестьян как утратившие общественную актуальность.
СНОСКИ
2. Другие примеры аналогичных структурных операций в культуре – см. [Степанов 2004: разд.1.3].
----------------------------------------------------------------
Аристотель. 1983. Политика // Сочинения: В 4 т. Т. 4. – М. С. 376-644.
Бурдье П. 1993. Социология политики: Пер. с фр./Сост., общ. ред. и предисл. Н.А.Шматко. – М.
Вагимов Э.К. 2003. Вызовы современности и ответственность философа: Материалы «Круглого стола», посвященного всемирному Дню философии. Кыргызско-Российский Славянский университет / Под общ. ред. И.И.Ивановой. – Бишкек. С. 43-53.
Гирц К. 1998. Идеология как культурная система // Новое литературное обозрение. № 29. С. 7-38.
Зорин А. 1998. Идеология и семиотика в интерпретации Клиффорда Гирца // Новое литературное обозрение. № 29. С. 39-54.
Ильичев Г. 2005. 42% россиян считают себя бедными людьми. – Известия. № 104.
Ильичев Г. 2005а. «Доведете – вилы в руки возьмем!». – Известия. №29.
Манхейм К. 1994. Идеология и утопия // Манхейм К. Диагноз нашего времени. – М. С. 7-276.
Солонин Ю.Н., Дудник С.И. 2000. Общество в поисках стабильности: от социальной однородности к среднему классу // Средний класс в России: прошлое, настоящее, будущее. Материалы научно-практической конференции 9-10 декабря 1999 г. Серия «Symposium». Вып.2. – СПб. С. 13-21.
Степанов А.И. 2004. Число и культура: Рациональное бессознательное в языке, литературе, науке, современной политике, философии, истории. – М.
Степанов А.И. 2005. Если не средний класс, то что? – http://www.alestep.narod.ru/middle/middle.htm
Степанов А.И. 2005а. Социальная стратификация и массовое сознание // Историческая память и социальная стратификация. Материалы XVII Международной научной конф. С-Петерб., 16-17 мая 2005. Ч.2. – СПб. С.310-314.
Тимофеева О. 2004. Как повысить пенсию до трех тысяч евро. – Известия. № 217.
Тихонов А. 2004. Бедность как норма. – Известия. № 176.