В.П.ЛЮБИН
[Препринт издания:
Любин В.П. Преодоление прошлого: Споры о тоталитаризме: Аналитический обзор / РАН ИНИОН. Центр социальных научно-информационных исследований. Отдел отечественной и зарубежной истории. Отдел Западной Европы и Америки . – М., 2004. (Сер. Всеобщая история). ББК 60. 561.3 © ИНИОН РАН 2004]
Тоталитаризм – актуальность изучения
Германия: Концепция Э.Нольте и “спор историков”
Италия: Подходы Р. Де Феличе и общенациональная дискуссия
Тоталитаризм в СССР в свете сравнительных исследований
2003 год был ознаменован тремя круглыми датами: 70 лет с момента прихода Гитлера к власти, 60 лет после падения режима Муссолини, 50 лет со дня смерти Сталина. Никогда не прекращавшаяся дискуссия о трех политических режимах ХХ в. пережила новую волну оживления. Изучение семидесятилетней истории большевистского режима в СССР, фашистского двадцатилетия в Италии, нацистского двенадцатилетия в Германии, несмотря на краткосрочность по историческим меркам существования последних двух режимов, стало чуть ли не центральной темой европейской и американской историографии ХХ в. /1/ Наследие прошлого так или иначе отражается на современной жизни всех трех названных стран. Отсюда не исчезающий интерес к истории режимов, которые исследователи называют тоталитарными.
Само понятие тоталитаризм, к которому сводят такие исторические феномены, как фашизм, национал-социализм, советский коммунизм, несмотря на его довольно долгое употребление в общественных науках, прежде всего на Западе, трактуется по-разному. Как считают авторы одного их первых отечественных политологических энциклопедических словарей: “Тоталитаризм (от лат. totalitas – цельность, полнота, от totalis – цельный, полный) – государственный строй, осуществляющий контроль над всеми областями общественной жизни. Идеалом тоталитаризма может служить строй, описанный Дж. Оруэллом в антиутопии “1984”. Сталинский и гитлеровский режимы – прототипы этого идеала /2/. Это, конечно, далеко не полное и далеко не самое точное определение тоталитаризма. Со многими другими определениями и оценками мы будем знакомить читателя по ходу нашего анализа /3/.
Речь пойдет об исследовании тоталитаризма в Италии, Германии, СССР. Задачей автора является характеристика прежних и современных исторических концепций, новых тенденций в историографии. Особое внимание привлечено к интерпретациям перехода к тоталитарным формам правления в трех странах, отражению данного явления в литературе, включая отдельные современные учебники истории. Интересно проанализировать, какие новые теории предлагаются учеными в том, что касается ответа на вопрос, почему стоявшие у власти круги этих стран стремились преодолеть отставание от передовых государств и использовать именно такой вариант модернизации.
В связи с отмечавшейся в 2003 г. очередной круглой датой прихода нацистов к власти в Германии повсюду в мире прошли научные мероприятия, на которых политики, общественные деятели, ученые вновь обращались к все еще не получившим однозначных ответов вопросам: откуда взялись феномены фашизма и нацизма, почему итальянские фашисты и германские нацисты сравнительно легко захватили власть, на какой основе им удавалось долго господствовать в своих странах, как удалось ввергнуть человечество в пучину новой мировой войны, в горниле которой сгорели и развязавшие ее тоталитарные, фашистский и нацистский режимы.
В русле размышлений над этими и другими вопросами в начале марта 2003 г. в ИНИОН РАН был проведен круглый стол под названием “30 января 1933 г.: Исторические последствия и уроки для России”. Участники круглого стола напомнили, что изучение феноменов фашизма и нацизма в нашей стране в советские времена не приветствовалось. Это само по себе свидетельствовало, что находившиеся тогда у власти люди отдавали себе отчет в том, что родовые характеристики трех режимов: в Италии, Германии и СССР – имели точки совпадения. Это уже ответ, вернее, пол–ответа на поставленный организаторами дискуссии вопрос: можно ли говорить о единой природе трех режимов – фашистской Италии, нацистской Германии и большевистской Советской России.
Изучение фашизма, нацизма, советского коммунизма действительно главнейшая тема для историков, обращающихся к сюжетам прошлого ХХ в. /4/. Особенно много серьезных работ вышло в ставших местом осуществления тоталитарных экспериментов Германии и Италии. Миру историков профессионалов известны такие имена, как всколыхнувшие научный мир и общественное мнение своими новыми подходами “ревизионисты” Эрнст Нольте и Ренцо Де Феличе. Вместе со своими последователями они заставили пересмотреть многое из того, что казалось бы уже устоялось в науке. Их несомненной заслугой является то, что они положили начало плодотворной дискуссии, в ходе которой в обществе выкристаллизовывались более взвешенные оценки и подходы к феноменам, определившим профиль ХХ в. В нашей работе предпринимается попытка осветить концепции этих двух прославившихся своими трудами ученых, их последователей, а также их противников.
Наряду со стремительно растущими количественно (далеко не всегда качественно) исследованиями по различным аспектам нацизма и фашизма в последние десять-пятнадцать лет развернулось и более углубленное изучение семидесятилетнего периода “советского тоталитаризма”. Приоритет здесь следует отдать отечественным ученым, специалистам по истории СССР, давно изучающим природу советского строя.
До сих пор идут яростные споры: можно ли сравнивать все три названных режима? Ответ современной науки (и я с ним вполне согласен): и да, и нет. Чем меньше знаешь о сущности этих режимов, тем легче проводить поверхностные параллели. Когда знания углубляются, начинаешь видеть и многие отличительные признаки.
По существу общим было то, что все три режима явились воплощением в реальную жизнь, как правило, сверхбрутальным воплощением, не считающимся с отдельными людьми и судьбами, возникших в обществе утопий. Политические мифологии заполнили собой ХХ столетие /5/. С ними сочетались произраставшие из прежних времен и набравшие силу на рубеже веков и уже в самом ХХ в. такие заметные явления, как национализм и национализация масс (термин Дж. Моссе) /6/ или массовизм. Последнее из этих определений введено в отечественную научную терминологию Б.Р.Лопуховым. Он стал первым, кто в 60-е – 80-е годы в СССР сумел всесторонне исследовать феномен итальянского фашизма (последнюю из его работ – об итальянском неофашизме, нам удалось опубликовать в 1987 г. в ИНИОН) /7/. В работах Моссе, Лопухова и многих других историков и обществоведов, демонстрировалось, как, казалось бы, далекие от жизни утопии, воплощенные прорвавшимися на политическую арену социальными экспериментаторами, не отдававшими себе отчет о последствиях собственных экспериментов, “революционерами”, исповедовавшими радикальнейшие “правые” или “левые” идеи, становились кошмарной реальностью ХХ в., калеча и уродуя жизни миллионов людей.
Знаменитый лозунг Дж.Оруэлла, что все равны, но некоторые равны больше, чем другие, использовали в оправдание нередко не согласующихся ни с какой человеческой моралью действий выпестованных ими “элит” творцы тоталитарных режимов в трех странах. Это были Ленин, а потом Сталин, большевики с их теорией мировой революции, в которой СССР был самым передовым государством, в которое в будущем вольются все страны мира; Муссолини и его соратники – итальянские фашисты, в глазах которых строившаяся ими с опорой на древнеримские легенды новая империя была более передовой, чем другие; наконец, захвативший власть на вполне легитимных основаниях в согласии с законами Веймарской республики Гитлер и его приспешники, считавшие, что созданный ими Третий рейх самый передовой, и потому должен военной силой навязать миру новый порядок, при котором ненужные, с их точки зрения, нации и народы должны исчезнуть, а с этническими немцами никому не дозволено равняться. Все три режима как заклинание повторяли лозунги о своей революционности, т.е. отбрасывании за ненужностью существовавших в обществе веками канонов, “обветшалых” моральных устоев, на которых тысячелетиями держались отношения между людьми.
Тот же Дж.Оруэлл, возвращаясь в 1942 г. к событиям гражданской войны в Испании 1936–1939 гг., дал блестящую оценку тоталитаризма как явления, настроений, господствовавших в Германии в период безраздельного хозяйничанья нацистов. Он писал: “Тоталитаризм уничтожает эту возможность согласия, основывающегося на том, что все люди принадлежат к одному и тому же биологическому виду. Нацистская доктрина особенно упорно отрицает существование этого единства. Скажем, нет просто науки. Есть “немецкая наука”, “еврейская наука” и т.д. Все такие рассуждения конечной целью имеют оправдание кошмарного порядка, при котором Вождь или правящая клика определяют не только будущее, но и прошлое. Если Вождь заявляет, что события “никогда не было”, значит, его не было. Если он думает, что дважды два пять, значит, так и есть. Реальность этой перспективы страшит меня больше, чем бомбы, - а ведь перспектива не выдумана, коли вспомнить, что нам довелось наблюдать в последние несколько лет” /8/. Английский писатель, хорошо представлявший механизм оболванивания тоталитарными режимами своих подданных, считал, что с началом гражданской войны в Испании в 1936 г., в которую оказались втянуты тоталитарные Италия и Германия, защищавшие Франко, и противостоявшие им СССР и добровольцы, сторонники демократических принципов из западных стран, “история остановилась”. Перечисляя имена европейских политиков и интеллектуалов, поддержавших фашизм и нацизм, Оруэлл подчеркивал, что “все они из тех, кому есть что терять, или мечтатели об иерархическом обществе, которые страшатся самой мысли о мире, где люди станут свободны и равны” /9/.
Прекрасно знающий правила функционирования тоталитарного советского режима, долгое время работавший в недрах его главной аппаратной структуры – ЦК КПСС академик А.Н.Яковлев в недавно переизданной книге воспоминаний под характерным названием “Сумерки” высказывает свое убеждение в том, что “октябрьский переворот является контрреволюцией, положившей начало созданию уголовно-деспотического государства российско-азиатского типа”, а “российский большевизм по многим своим идеям и проявлениям явился прародителем европейского фашизма”. “И большевизм, и фашизм руководствовались одним и тем же принципом управления государством – принципом массового насилия” /10/. (Отметим здесь, и это довольно важное уточнение, что в российской историографической и обществоведческой традиции так уж повелось, что под названием фашизм еще с 20-х – 30-х годов ХХ в. подразумевался не только итальянский фашизм, но и прежде всего германский нацизм, появившийся и захвативший власть позже своего итальянского собрата. И лишь в последнее время наши отечественные исследователи стали подходить к этим двум историческим феноменам более дифференцированно /11/).
Но и различия между всеми этими тремя режимами столь глубоки, что даже весьма осведомленные знатоки рассматриваемых сюжетов не дают однозначного ответа об их неоспоримом сходстве или отличии. Так, работающая во Франции известная немецкая исследовательница Ютта Шеррер в работе “Дискуссии во Франции и Германии вокруг “Черной книги” коммунизма /12/” приходит к выводу, что само сравнение режимов и противопоставление одних жертв другим невозможно /13/. В 2000 г. в Париже была издана коллективная работа “Век коммунизмов” /14/. По мнению итальянского ученого Витторио Страда, она является “своего рода антиФюре [о подходах знаменитого французского историка Фюре к тоталитаризму мы скажем позже. – В.Л.] и антиЧерной книгой коммунизма, в которой формула “коммунизм во множественном числе” служит как бы заклинанием против того, что объединяет “коммунизмы” в единый тоталитарный феномен” /15/.
Немецкий историк Леонид Люкс в своей работе “Большевизм, фашизм, нацизм – родственные феномены?” тоже не дает однозначного ответа и приводит мнение Э.Нольте, которого не заподозришь в симпатиях к большевикам, что “Советский Союз, невзирая на ГУЛАГ, был ближе западному миру, чем национал-социализм с его Освенцимом” /16/. Российский историк В.П.Булдаков полагает, что называть сталинизм “тоталитаризмом” означает сделать ему комплимент /17/. Французский историк Н.Верт призывает к большей осмотрительности в проведении параллелей между нацизмом и сталинизмом /18/.
Издатели вышедшего в Кембридже сборника “Сталинизм и нацизм: сравнение двух диктатур” Й.Кершоу и М.Левин считают, что всеохватывающее, систематическое сравнение двух режимов, в СССР и Германии, “затруднительно и его пока не видно” /19/. Американец У.Лакёр полагает, что Сталин в противоположность Гитлеру не разрушил собственной страны и даже сделал ее сильнее, хотя “падение общества до варварского состояния” нанесло глубокий ущерб СССР, нацизм же разрушил один из культурных центров мира, находившийся в Германии и Центральной Европе. Лакёр подчеркивает, что народы в отличие от людей не могут избежать ответственности. Решение проблемы исторической ответственности в нынешней России труднее, чем в Германии, и потому, что в России не произошло разрыва с мрачным, по его мнению, периодом советской истории, понадобится долгое время, чтобы избыть Сталина, и намного больше времени, чтобы избыть Гитлера /20/.
Возможно, исследователи, загоняя себя в прокрустово ложе выдвинутой в 50-е годы и развивавшейся на протяжении последующего полувека теории тоталитаризма, сами лишают себя необходимого аналитического простора для таких сравнений? Напомню, что родоначальницей этой теории была эмигрировавшая из Германии в США немецкая исследовательница Ханна Арендт, ставший классическим труд которой вышел в Америке в 1951 г. /21/ В последующие десятилетия ее подходы были подхвачены и развиты в десятках и сотнях трудов других западных ученых, от США (К.Фридрих, З.Бжезинский, Б.Мур) до Западной Европы (Р.Арон, К.Д.Брахер и др.) /22/. Поток научных исследований тоталитаризма или, как считают уже многие авторы, дифференцирующие эти феномены, тоталитаризмов, не прекращается по сей день /23/. Концепция тоталитаризма включает в себя в сущности два параметра: аналитический (сходные общие структуры тоталитарной власти) и временной (расцвет тоталитарных режимов пришелся на определенную эпоху).
Известный французский историк Франсуа Фюре предлагал добавить “генеалогический” подход, потому что, по его мнению, нельзя изучать большевизм и фашизм отдельно друг от друга, так как вместе они выявили противоречия либерализма, а их соперничество-взаимодополнение заняло целое столетие. В опубликованной во Франции переписке с немецким историком Э.Нольте французский ученый замечал: “Единственный способ изучения марксистко-ленинского коммунизма и обеих разновидностей фашизма – итальянской и германской, – позволяющий проникнуть в глубь проблемы, состоит в том, чтобы рассматривать их в совокупности как две стороны острого кризиса либеральной демократии, наступившего одновременно с войной 1914–1918 гг. … Такой “генеалогический подход” к европейской трагедии представляет значительно больший интерес, чем “структурное” сравнение тоталитарных режимов”. Фюре, однако, решительно отверг “историко-генеалогический подход” Нольте, послуживший поводом для известного “спора историков” 1986–1987 гг. в ФРГ. “Мне кажется, - писал он Нольте, - что Вы слишком упорно настаиваете на том, что возникновение фашизма было реакцией на коммунизм, т.е. на более позднем появлении фашизма и на его предопределенности Октябрьскими событиями. … Утверждение, что ГУЛАГ был создан раньше Освенцима, не является ни неверным, ни малозначительным. Но между этими событиями нет причинно-следственной связи” /24/.
Общая характеристика фашизма как исторического явления предполагает сопоставление его в разных странах и с точки зрения национальных традиций, в частности, традиций государства и права, писал в свое время Б.Р.Лопухов. Итальянские фашисты в концепциях своего режима постоянно обращались к традициям римского права, основанного на “формально-юридических нормах”, германские – к традициям германского права, которое в большей мере базируется на “этических нормах”. Это по-своему преломлялось в фашистских теориях о “примате государства”, с одной стороны, о “примате партии” – с другой.
Именно в этой исторической перспективе Лопухов видел проблему отношений между фашистским государством и партией, о которой говорил в прочитанных слушателям московской Ленинской школы в 1935 г. лекциях о фашизме П.Тольятти. Он сводил роль фашистской партии к “простому орудию государства, необходимому для ведения националистической пропаганды и пр., для того, чтобы привязать к государству слои мелкой и средней буржуазии, для оказания влияния на трудящихся”, словом, для идеологического приобщения к режиму широких слоев итальянского населения /25/.
Рассматривая развитие фашизма в первое время его существования, Тольятти подразделил его на следующие этапы: первый период – фашизм до “похода на Рим”, до конца 1922 г.; затем второй период – с 1922 по 1925 гг., этот отрезок времени он характеризует как попытку создания фашистского режима нетоталитарного типа; наконец, третий период, охватывающий 1925 – 1930 гг. (напомню, что свои лекции о фашизме Тольятти прочел в 1935 г.), “это период создания тоталитаризма и вступления в величайший экономический кризис”.
Наиболее характерная особенность периода, завершившегося “походом на Рим”, – отсутствие у фашизма какой-либо четкой программы. Свои программы в отличие от этого предлагала итальянская буржуазия, но ее планы, противоречивые проекты возглавлявших поочередно правительства Ф.С.Нитти и Дж.Джолитти, перед лицом непреодолимых политических преград терпят крушение. Проект Джолитти несколько отличался от проекта Нитти. Джолитти признавал важность фашизма как вооруженного движения, на которое можно опереться, чтобы раздавить революционный пролетариат. Намечался разгром социалистической партии. Джолитти намеревался изгнать из нее революционеров, сохранить ядро реформистов и ввести его в правительство. Политической формулой была следующая: нам нужен кабинет Джолитти – Турати – Муссолини.
После захвата рабочими фабрик в ходе событий 1921 г. буржуазия встает на путь поддержки фашизма. В этих условиях фашизм приходит в парламент как политическая партия и глава фашистов Муссолини выступает в парламенте с речью, знаменовавшей поворот и предусматривавшей коалиционное правительство совместно с социалистами. Следствием этого стал “пакт умиротворения”, заключенный между фашистами и социалистами, который последние принимают под давлением правого крыла своей партии. Но и эти планы, включая программу Джолитти, терпят неудачу. Решающее слово остается за массами, развернувшими свое контрнаступление.
Создание организации “народных смельчаков” стало фактором огромного политического значения. Их действия способствовали провалу планов Джолитти. “Пакт умиротворения” просуществовал недолго. За его ликвидацию выступили аграрная буржуазия, финансисты, крупные промышленники. Непримиримые националисты потребовали от Муссолини идти до конца, чтобы разгромить пролетарские организации. План Джолитти терпит неудачу. Правые из ИСП не могут войти в правительство, следствием этого был бы их полный отрыв от масс, изоляция, трудящиеся отвернулись бы от них и в правительстве они представляли бы только самих себя. После провала этого плана Джолитти остается лишь один путь – поход фашистов на Рим. Тем более что к этому времени решающие слои буржуазии – банки, крупная промышленность, а вместе с ними генеральный штаб армии – встали на позиции фашизма. Эту линию поддержали монархия и Ватикан. Поэтому фашисты снимают требование установления в Италии республики. Итак, путь к власти им открыт, широкие круги господствующих классов их поддерживают.
После состоявшегося 30 октября 1922 г. “похода на Рим”, согласно Тольятти, открывается новый период – период попыток создания фашистского режима нетоталитарного типа. Когда Муссолини после этого похода было поручено сформировать кабинет, у него не возникло мысли создать правительство из одних фашистов. Он сформировал коалиционное правительство и предложил в него войти даже социалистам, но этого не захотели буржуазия и крайние, националистически настроенные кадры в самой фашистской партии. В результате фашизм сделал новый шаг вперед в организации диктатуры. В период 1923–1926 гг. ему удается преодолевать разногласия с буржуазией. Преобладание среди нее представителей финансового капитала, подавление ими оппозиции в сфере политики выливаются в единение буржуазии на самой реакционной основе.
Так в Италии родился тоталитаризм. Фашизм не был тоталитарным от рождения, он стал таковым, подчеркивает Тольятти, начиная с того момента, когда решающие слои буржуазии достигли максимального единения. Концепция тоталитаризма не сразу возникла в арсенале фашистской идеологии, тоталитаризм является отражением произошедших в эти годы изменений, следствием господства финансового капитала. При постановке вопроса о тоталитаризме следует отчетливо представлять себе проблемы предшествующего периода. Буржуазия, а вслед за ней и фашизм меняют линию фронта. После прихода фашистов к власти начинается борьба по вопросу о роли фашистской партии и отношений между партией и государством.
Фашистская концепция – концепция экстремистски настроенных фашистских кадров среднего звена сводилась к тому, что партия должна стоять выше государственных организаций. Именно она всеми командует. Согласно этой разработанной Фариначчи концепции, федеральный секретарь фашистской партии должен быть выше префекта, представляющего государство. Националистические настроенные Федерцони и Рокко выдвигают другую концепцию. На первое место ставится государство, которому подчиняется партия. Муссолини поначалу манипулирует обеими концепциями. В период кризиса Маттеотти в 1924 г. он использует концепцию Фариначчи. Когда после этого встает вопрос о введении тоталитарных порядков, он принимает сторону Рокко и выдвигает ту самую формулировку, которую мы уже упомянули: все в государстве и ничего вне государства /26/.
“Этот процесс завершается после принятия новых мер. Фашистская партия становится простым орудием государства, необходимым для ведения националистической пропаганды и пр., для того, чтобы привязать к государству слои мелкой и средней буржуазии, для оказания влияния на трудящихся”, – заключал Тольятти /27/. Далее фашизм уже не отходит от линии тоталитаризма, который становится для него необходимостью /28/.
Обращаясь к той же проблеме, Б.Р.Лопухов отмечал, что при наличии сильного влияния католической церкви фашистской партии в Италии было труднее претендовать на моральный авторитет, потому власть прерогативная не могла возобладать в этой стране над властью нормативной в такой мере, как в Германии. С этим связано и то, что в институциональной структуре фашистского государства в Италии партия играла меньшую роль, чем в Германии /29/.
Изучение разных аспектов тоталитарного прошлого, несмотря на то, что этот феномен подвергся всестороннему анализу еще в прошлом веке, и его преодоление – злободневные задачи, особенно в условиях современной России, все еще не сделавшей окончательного выбора, в каком направлении она должна продвигаться после многих десятилетий господства жестко все регламентировавшего режима. Актуальны ли эти поставленные самой жизнью вопросы для современной науки? Конечно, да. Актуальны ли они для политики? Не менее. Наблюдая за дискуссией по данным сюжетам в Западной Европе, убеждаешься в этом еще более.
В октябре 2002 г. вышла книга Эмилио Джентиле “Фашизм: История и интерпретации” /30/. Автор, ученик Р.Де Феличе, “ревизует” ревизионистские подходы своего учителя. В помещенном по случаю выхода книги в ведущей итальянской газете “Коррьере делла сера” интервью Джентиле подчеркнул, что тенденции, приведшие к фашизму, присутствуют и в современном итальянском обществе /31/. В конце ноября 2002 г. в той же “Коррьере делла сера” появляется замечательная статья видного итальянского интеллектуала, профессора Триестинского университета Клаудио Магриса, с вопросом: Не пора ли снова громко заявить: No pasaran! Автор придерживающийся антифашистских убеждений, с тревогой пишет о росте националистических настроений, особенно среди молодежи. Писатель обвиняет в этом и историческую науку, ревизионистов, ниспровергающих идеалы антифашизма /32/. Каких-либо заметных откликов на статью не последовало, что свидетельствует о том, что итальянское и в целом европейское общество довольно равнодушно относятся к тем, кто бьет в набат, призывая очнуться и принять необходимые меры. Меня эта статья побудила написать автору письмо, чтобы среди прочего сказать ему, что, пожалуй, поколение, которому сейчас около пятидесяти, последнее, что имеет действенную прививку против фашизма.
В самом конце 2002 г. одновременно с французским выходит итальянское издание монументального “Словаря фашизмов”, составленного французскими и итальянскими учеными-специалистами /33/. Один из них – Н.Транфалья пытается дать определение "современному тоталитаризму": высокая концентрация власти, сильная харизматическая личность у власти, централизация средств коммуникации, организация консенсуса масс. По сравнению с историческими моделями, реализованными Гитлером или Сталиным, к этому добавляется всесильное телевидение, способное вызывать иррациональные реакции массы и помогающее конструировать личностную харизму. Издатели словаря вновь обращают внимание общественности на грозящую “опасность тоталитаризма” /34/.
В декабре же 2002 г. выходит совершенно необычное издание: “Майн кампф” Адольфа Гитлера”, подготовленное к печати и прокомментированное известнейшим историком и политологом Джорджо Галли /35/. Выход подобной книги - факт сам по себе немыслимый еще несколько лет назад. Но после того, как любой желающий смог найти текст “Майн кампф” в Интернете, существующие запреты на его издание действительно выглядят анахронизмом. Недавно появилось большое исследование об истории издания “Mein Kampf” по приказу Муссолини в Италии /36/.
В актуальности дальнейшей разработки в науке проблематики тоталитаризма, убеждает и то, что понятиями, связанными с историей и политико-идеологической природой существовавших в Европе в ХХ в. трех наиболее заметных тоталитарных режимов, не задумываясь о последствиях, оперируют современные масс-медиа. Они зачастую весьма вольно и превратно истолковывают присущие историческим тоталитарным формированиям черты, их характерные особенности.
Приведем лишь один пример: опубликованную 20 сентября 2004 г. известным американским ученым-“тоталитаризмоведом” Збигневом Бжезинским, американцем польского происхождения, специалистом по международным делам, в том числе по вопросам России, к которой он всегда относился очень предвзято. Давая оценку весьма сложной ситуации в стране в связи с потрясшими весь цивилизованный мир кровавыми актами чеченских террористов в Беслане и намерениями политического руководства России переустроить региональную исполнительную власть в сторону ее большей подчиненности центру, Бжезинский не нашел ничего лучшего, как сравнить уже в самом заголовке статьи российского Президента В.В.Путина, предложившего провести эту жесткую политическую реформу, не с кем иным, как с Муссолини, намекнув тем самым, что в стране будто бы выстраивается сходный с фашистским режим. Опубликованная газетой американских деловых кругов “Уолл стрит джорнэл” статья носит название “Московский Муссолини”.
Путинский режим во многом напоминает фашизм Муссолини, пишет американский политолог, упрощая понятия и сводя их до уровня понимания не слишком образованного в области истории современного среднего потребителя продукции массмедиа. Дуче централизовал политическую власть во имя шовинизма. Он установил политический контроль над экономикой, не проводя национализацию и не трогая олигархов и мафию. Фашистский режим породил национальное величие, дисциплину и экзальтированные мифы о якобы великом прошлом. Точно так же Путин пытается соединить традиции ЧК с руководством в стиле сталинского военного времени, с претензиями российского православия на статус третьего Рима и со славянофильскими мечтами о едином славянском государстве, управляемом из Кремля. Вместе с тем Бжезинский полагает, что поворот к статичному централизму при Путине не нужно путать с возвращением к какой-либо форме коммунистического тоталитаризма. Сегодняшние российские правители понимают, что коммунизм означает застой, а элита знает, что коммунизм также означает определенные лишения для нее самой. Государственный капитализм с центральным контролем вкупе с богатством и заграничными поездками являются, по мнению американского профессора, лучшей формулой для нынешнего российского правящего слоя /37/. Эта статья действительно очень наглядный образчик того, как такие категории прошлого, как фашизм, нацизм и коммунизм, такие имена, как Муссолини, Гитлер, Сталин, с легкостью используются в повседневной публицистике, вводятся в современный масс-медийный контекст и формируют его лексикон, позволяя воздействовать на умы в нужном для руководителей СМИ и их хозяев-толстосумов направлении.
В настоящее время страны, которые прошли через тоталитаризм, те же Германия и Италия, переживает далеко не лучшие времена. В Германии затяжной экономический кризис, идет вынужденный демонтаж социального государства, проводимый руками казалось бы главных его создателей и сторонников – немецких социал-демократов, их старейшая в стране партия имеет за плечами более чем стопятидесятилетнюю историю /38/, вызывает социальные вихри и недовольство в обществе. Оно отражается прежде всего в “протестном голосовании”, когда немалая часть людей, призываемых к избирательным урнам (2004 г. стал в ФРГ рекордным по количеству разного рода местных выборов), особенно в недавно присоединенной восточной части страны, голосует против партий истеблишмента: СДПГ, “Зеленых”, ХДС/ХСС, СвДП, и отдает предпочтение крайним, радикальным партиям правого и левого толка. Так, на земельных выборах в Саксонии 19 сентября 2004 г. партия с неонацистской программатикой – НДП получила 9,2% голосов, и более 22% набрала ПДС, считающаяся наследницей коммунистов ГДР и их партии СЕПГ. Однако демократические силы в пережившей мрачный период тоталитаризма Германии всегда начеку, и в отличие от Италии попытки приукрасить национальную историю всегда наталкивались на резкое противодействие в обществе.
Одним из подтверждающих это примеров стала общенациональная дискуссия середины 90-х годов по переведенной на немецкий книге американского социолога Д.Гольдхагена “Послушные исполнители приказов Гитлера: Совершенно обыкновенные немцы и Холокост” /39/.
Спровоцированный выступлениями Эрнста Нольте в середине 80-х годов, искавшего виновников прихода к власти нацизма по другую сторону, на Востоке Европы, спор историков о нацистском прошлом Германии по сей день не прекращается.
В январе 2003 г. газета “Цайт” опубликовала статью, в которой речь шла о том, как некоторые молодые историки в противовес известным концепциям Ф.Фишера пытаются снять с Германии вину за развязывание Первой мировой войны /40/. Собственно говоря, почему эта тема столь важна? Да потому, что именно Первая мировая война послужила спусковым курком тех процессов, что привели потом к революциям в России, Италии и Германии и приходу к власти тоталитарных режимов. Встретят ли подобные интерпретации происхождения Первой мировой войны отпор, не совсем ясно, но если исходить из нынешнего состояния немецкого общества, то, по всей вероятности, встретят.
Наиболее заметным в немецкой историографии трудом последнего времени стал переизданный в 2002 г. двухтомник Хайнриха Августа Винклера, профессора Гумбольдт-Университета в Берлине: “Долгий путь на Запад: История Германии 19-20 веков” /41/. Само название символично и напоминает о том, что Германия до середины XX в. не всеми признавались в качестве стран Запада /42/. (Что уж говорить о России, которая всегда была для среднего европейца чем-то вроде малопонятного Китая). Автор обращается к дебатам об “особом немецком пути” /43/ (об особом пути говорил и канцлер Шредер в ходе дебатов накануне выборов в бундестаг 2002 г.). Винклер пишет, что вопрос, почему Гитлер пришел к власти, остается важнейшим вопросом всей германской истории. Нельзя, действуя по методу Ранке, писать лишь о том, что на самом деле происходило. После Гитлера, считает Винклер, подобный историографический подход уже невозможен, вопрос надо ставить по-другому: собственно говоря, почему это произошло?
Винклер напоминает, что в декабре 1941 г. в “Волчьем логове” под Растенбургом Гитлер с гордостью констатировал, что заставил после прихода к власти в 1933 г. изменить отношение к Германии, вернул понятию рейх его утраченное значение и тогда весь мир заговорил о Германии как о рейхе. Гитлер переоценил свою заслугу, иронизирует Винклер. В образованной Германии понятие рейх приобрело новые масштабы еще до 1933 г., это был ответ правых интеллектуалов на Веймар и на оба Версаля: 1919 и 1871 гг., мечта о великом рейхе всей германской нации, гораздо большем, чем малогерманский рейх Бисмарка. Это было возвращение к пангерманской идее.
Поэтому почва для прихода Гитлера к власти во многом была подготовлена. Сторонники “консервативной революции” из академических кругов и стали резервной армией национал-социализма. Накануне прихода к власти Гитлер говорил о “работе и хлебе”, социальном мире, примирении национализма и социализма, окончании классовой борьбы и гражданской войны, о народном сообществе. Он обещал изгнать тридцать партий, построить новый рейх, великий и мощный, добиться социальной справедливости. О том, что его рейх больше не будет ни правовым, ни конституционным, каковыми были Германская империя и Веймарская республика, Гитлер умалчивал. Но никто из тех, кто читал “Майн кампф” или слышал его речи, не сомневался в его стремлении радикально сломать все, что хотя бы отдаленно напоминало о либерализме и Просвещении /44/.
Таковы некоторые из выводов одного из ведущих историков современной Германии. О том, как сказанное соотносится с тем, что творилось в те же времена в социалистическом СССР или фашистской Италии, те, кто знаком с историей трех стран, может судить сам.
В вышедшей в сентябре 2004 г. в русском переводе “Краткой истории Германии” (в ФРГ она издана в 1996 г.) профессора другого известного берлинского высшего учебного заведения - Свободного университета и одновременно директора Немецкого исторического института в Лондоне Хагена Шульце период нацизма рассматривается в 20-страничной главе “Великогерманское безумие (1933-1942”. Следующая чуть меньшего объема глава названа им “Конец Германии и новое начало (1942-1949)”.
Пояснение такой своеобразной хронологии, разделению периода нацистского господства на две части, мы находим в первом абзаце главы. “Большинству немцев, как и многим иностранным наблюдателям, эпоха с 1933 по 1942 г. представлялась временем расцвета германского рейха под руководством Гитлера. Германия увеличилась подобно сверхновой звезде, возникшей в результате гигантского взрыва. Однако вскоре энергия была выработана, и звезда превратилась в холодную, сжавшуюся черную дыру. С рубежа 1942-1943 гг. военная инициатива Германии была ограничена: немецкие войска отступали” /45/. Заметив, что “единого, сплоченного сопротивления национал-социализму в Германии не существовало”, автор тут же добавляет: “Природа тоталитарных режимов такова, что их можно свергнуть не с помощью народа, а силами выходцев из самого же аппарата власти” /46/.
Автор рассказывает, казалось бы, об общеизвестных вещах, но сам тон и стиль повествования, найденные им неожиданные повороты, позволяют выстроить собственную концепцию, заставляя читателя задуматься и сопоставить происходившее в тот период в Германии: относительно быстрое овладение властными структурами, дорвавшейся до власти нацистской партией, с тем, что происходило на ранних этапах становления тоталитарных режимов в СССР и Италии за 10–15 лет до этого. Поэтому на интерпретации Шульце германского тоталитаризма и механизмов его действия, направленных на порабощение и националистическое оглупление масс, следует остановиться подробнее.
Освещая этапы становления тоталитарного режима в Германии в самые первые годы после прихода нацистов к власти, Шульце дает четкое представление о том, как государственные структуры поглощались нацистской партией. “Чтобы достичь желаемого, - пишет историк, - сначала следовало установить прочное господство национал-социалистов. Партия Гитлера должна была прочно “пронизать” собой Германию. То, что обычно называлось “захватом власти”, на самом деле было процессом, длившимся полтора года. Первый шаг состоял в устранении из германской политики партикулярных элементов, т.е. партий и земель” /47/.
После поджога рейхстага 27 февраля 1933 г. первой запрещенной партией стала КПГ. 23 марта 1933 г. Гитлер представил “закон о чрезвычайных полномочиях”, теперь правительство получало право осуществлять законодательную деятельность без парламента и конституционных органов, без рейхстага и рейхсрата. Затем последовало устранение всех партий. К середине 1933 г. в стране осталась лишь одна партия – нацистская. Самостоятельность земель, это древнее наследие немецкой истории, также была быстро ликвидирована. На смену премьер-министрам пришли представители имперской власти (райхсштатгальтеры) и, как пишет Шульце, “революционное единое государство стало действительностью”.
Но захват власти означал не только устранение мешающих конкурентов, но и овладение инструментами государственной власти, двумя главными ее опорами были бюрократия и военные. Согласно “Закону о восстановлении профессионального чиновничества” от 7 апреля 1933 г. увольнялись неугодные чиновники, в первую очередь демократы, либералы и евреи, их заменили на сторонников НСДАП. С рейхсвером дело обстояло сложнее, он был настроен против Гитлера и его партии. Чтобы привлечь его на свою сторону, Гитлеру ничего не оставалось как уничтожить требовавшую для себя все больших прав партийную армию – СА, подавить 30 июля 1934 г. так называемый путч Рёма. Своим участием в этом подавлении рейхсвер скомпрометировал себя, его руководители стали сообщниками неправового государства. После волны убийств ученый-правовед Карл Шмитт придумал формулировку: “Фюрер защищает право” и тем самым возвел произвол диктатора в ранг высшего закона /48/.
Однако речь шла не только о том, чтобы овладеть инструментами государства, продолжает Шульце. Тоталитарная диктатура укрепляется лишь тогда, когда овладевает сознанием людей. Деятели в сфере духовной культуры: либералы, демократы, социалисты преследовались, исчезали в концлагерях, принуждались к эмиграции. Их книги сжигались, картины, музыка клеймились как “не немецкие” и “дегенеративные”. С сентября 1933 г. управление делами культуры было поручено министру пропаганды Й.Геббельсу. При помощи вновь созданной Имперской палаты культуры вся духовная жизнь страны была поставлена целиком на службу нацистскому государству.
Из университетов увольнялись неугодные преподаватели. Руководство высшей школы поспешило подчиниться новой власти. Аналогичная ситуация складывалась и в церкви. Евангелическая церковь раскололась на сторонников и противников режима. Сформировавшаяся в мае 1934 г. “исповедальная церковь”, несмотря на притеснения, противостояла национал-социализму. После заключенного 20 июля 1933 г. имперского конкордата режиму удалось поначалу получить поддержку католической церкви, но когда стали известны планы нацистов относительно эвтаназии, возникло сопротивление. Оно нашло прямое отражение в папской энциклике 1937 г. (Эта энциклика носила название “Mit brennender Sorge”, переводчики книги Шульце сочли подходящим дать ей название “С крайней озабоченностью”).
Там, где не удавалось подчинение с помощью этой новой “духовности”, нацисты применяли прямой государственный террор. Он ассоциировался с именами Г.Гиммлера, Р.Гейдриха и знаком СС – небольшого элитного нацистского формирования, ставшего в третьем рейхе полицейской властью и превратившегося во всесильное орудие террора, чисток и воспитания. От штаб-квартиры гестапо и верховного управления имперской безопасности в Берлине сеть СС шла к полиции, мрачному миру концлагерей, к воинским частям СС, главному управлению по делам расы и поселений, осуществлявшему гитлеровскую расовую доктрину. Велась борьба против противников режима – политических, идеологических, а также расовых, что значило в первую очередь против евреев. Расовая доктрина нуждалась в антиподе “святости” и “лучезарного арийства” и роль сатаны и аутсайдера согласно традиции, насчитывающей в Европе уже тысячу лет, отводилась евреям. На основе принятых законов немецкие евреи оказались людьми второго сорта, притеснение и дискриминация евреев получили юридическую базу.
Преследование и насилие были одной стороной режима, совращение, ослепление и обольщение, другой. Национал-социализм подпитывал и поддерживал политические и коллективные интересы всех классов: рабочих, ремесленников и мелких торговцев, крестьян, промышленников. Какие-то выгоды получил почти каждый соотечественник – член народного сообщества, причем не только материальные, но что было еще важнее, моральные, пишет немецкий историк. Собственно, это и было основой успехов нацистов внутри страны. В отличие от расчетливой и рациональной демократии диктатура реагировала на чувства и эмоции. Политические инсценировки, роскошная театрализация лозунгов, соединение повседневности с полными смысла символами – никакой другой режим не владел столь великолепно этой техникой. Олимпийские игры в Берлине в 1936 г., ежегодные имперские съезды в Нюрнберге с их культовыми действиями и магическими ритуалами укрепляли чувство превосходства и неразрывного единства.
Бесспорному одобрению гитлеровского режима большинством населения способствовало и то, что режим шел от одного внешнеполитического успеха к другому. Это резко контрастировало с его менее удачливыми демократическими предшественниками. При этом не замечалось, что Гитлер с первого дня пребывания в кресле рейхсканцлера жаждал большой войны, и с ее помощью пересмотра Версальской системы, завоевания “национального жизненного пространства”, установления мирового господства “арийской расы”, “завоевания нового жизненного пространства на Востоке и беспощадной его германизации”. Гитлер сигнализировал о готовности Германии к достижению внешнеполитического взаимопонимания, что смягчило критику западных демократий на “захват власти”, пишет Шульце. Но в то же время фюрер форсировал подготовку к войне.
Когда 1 сентября 1939 г. германские войска вошли в Польшу, мало кто верил, что эта военная авантюра будет успешной. Вопреки ожиданиям Гитлера на этот раз западные державы не отступили, а объявили войну. “Так началась Вторая мировая война, которую сознательно развязал Гитлер, которая стала возможной при соучастии Сталина и которая не была предотвращена Западом, оказавшим запоздалое сопротивление военной политике Германии. При всех ужасах и военных преступлениях, необходимо всегда помнить, что главная вина за ее развязывание лежит на немцах, а в намного меньшей степени – на советском руководстве, в то время как западные державы вели справедливую оборонительную войну”, - считает Шульце /49/.
Для населения Германии военные будни не стали синонимом голода, так как до 1944 г. серьезных проблем со снабжением не существовало, для этого беззастенчиво грабились оккупированные страны. Война усиливала присущие тоталитарным государствам тенденции: милитаризацию общественной жизни, заорганизованность, социальную уравниловку. Население становилось все более снивелированной, единой массой. Война обосновывалась гитлеровской пропагандой “вступлением в решающую схватку с еврейско-большевистским смертельным врагом” на завоеванном национал-социалистами евразийском пространстве. Предположительно летом 1941 г. Гитлер издал приказ об “окончательном решении” еврейского вопроса, т.е. уничтожении евреев. Массовые убийства шли полным ходом, с января 1942 г. заработали газовые камеры в Освенциме. Индустрия массового уничтожения была скрыта от посторонних глаз, но большинство людей о них знали. Большая часть населения не могла оставаться в полном неведении, но применявшиеся “механизмы вытеснения” и видимость оправдания были сильнее признания вины и ужаса от содеянного /50/.
Чем чаще становились военные поражения, тем больше люди испытывали на себе гнет режима. Для противодействия пораженческим настроениям, распространившимся после разгрома под Сталинградом, нацисты пытались разжечь в народе фанатизм и ратовали за “тотальную войну”. В октябре 1944 г. “тотальная война” достигла своей кульминации, было создано народное ополчение “фольксштурм”, включивший мужчин от 16 до 60 лет, способных держать оружие. Поражение Германии в 1945 г. явилось также крахом национального государства.
Новая жизнь явила миру страшные последствия закончившейся войны. Человеческие потери Германии оказались в три раза больше, чем в Первой мировой войне, примерно 5,5 млн. убитых. Начался голод и эпидемии, росла преступность. Произошло полное изменение условий жизни вследствие массового изгнания и бегства немецкого населения. Сначала немцы бежали от наступления Советской армии, затем последовало их насильственное выселение из переданных под польское управление областей. Изгнанными из мест своего проживания в районах Центральной и Восточной Европы стали 12 млн. человек, 2 млн. оказались убитыми, став жертвами этого великого переселения, равного которому история человечества еще не знала.
“Немцы оказались отброшены к границам их расселения в эпоху позднего Средневековья. Очаг германской культуры на Востоке, горевший пять веков, был потушен. Социальная структура в оставшихся областях предстала запутанной и низведенной к первичному уровню, изначальная общественная среда разрушена. Не меньшим было и моральное разрушение, которое привнесли в коллективное сознание немцев господство насилия, война и правда об ужасах нацистских лагерей смерти, лишь теперь ставшая предметом массового осознания во всей ее страшной полноте” /51/.
Таковы в общих чертах соображения этого немецкого историка по поводу сущности тоталитарного режима в Германии и его последствий для немецкого народа. Наверное не со всем в его концепции можно согласиться, есть спорные моменты – попытка переложить ответственность за развязывание Второй мировой войны частично также и на СССР и обеление западных держав, на деле первоначально потворствовавших Гитлеру в разделе, а потом и захвате Чехословакии и других его внешнеполитических авантюрах /52/. Не совсем понятен пафос автора по поводу погасших очагов германской культуры на территориях отошедших по результатам войны к другим государствам, если учесть, что представители народов, населявших эти земли прежде, подверглись такому же вытеснению или поглощению самими немцами, для этого достаточно присмотреться к топографии и по большей части славянского происхождения названиям. Не всегда удачен перевод, некоторые примечания; произошло это, скорее всего, по недосмотру научного редактора.
Разумеется, книга Шульце вовсе не единственный труд последних лет по германской истории. Если прочесть только ее, то не получишь представления о широком спектре существующих в германской историографии подходов, на которые налагают отпечаток политические взгляды и пристрастия их авторов. Мы уделили ей здесь столько внимания потому, что именно она была избрана поддержавшим издание московским отделением Фонда К.Аденауэра в качестве образцовой и достойной для перевода и представления современному российскому читателю. Хотя в Германии таких книг немало.
Вот, например, одна их них – небольшая по объему, но насыщенная новыми идеями и подходами книга профессора новой и новейшей истории Аугсбургского университета Андреаса Виршинга “Германская история ХХ века”, изданная в 2001 г. /53/ Автор рассматривает эту историю под углом зрения “особого пути”, пройденного страной в этом веке (сравни упомянутые выше подходы Х.А.Винклера). Положения его концепции во многом перекликаются с идеями, высказываемыми Винклером и Шульце. Они по всей видимости общие для германской историографии последнего времени. Это своего рода оселок, показатель того, что немецким историкам после долгих дебатов о том, как должна преподноситься национальная история ХХ века, удалось добиться определенного консенсуса. Тем не менее в книге Виршинга имеется своя нюансировка в отражении событий германской истории периода 1933–1945 гг.
Существующее различие подходов историков и отсутствие характерного прежде всего для тоталитарных режимов единообразия исторических трактовок во всех трех странах, к истории которых мы обращаемся, показательно. Оно свидетельствует о выздоровлении обществ, пораженных когда-то тоталитаризмом. Данный плюрализм мнений, разнообразие подходов стали предметом исследования немецких историков, результаты которого отражены в вышедшем в Мюнхене в 2003 г. сборнике “Объяснение истории в международном сравнении” /54/. Ряд авторов, среди них – Аннели-Юте Габаний, Детлеф Юнкер, Манфред Киттель, Рудольф Лилль, Вальтрауд Шрайбер, Клаус Шрёдер, Герхардт Зимон, Ханс-Ульрих Таммер рассматривают ситуацию в современной историографии в Германии, США, России, Франции, Румынии, значение дидактики в сфере современного исторического образования в названных и других странах европейско-американского ареала.
Привлекают внимание оригинальные обобщающие оценки авторов, прежде всего, по поводу написания истории в странах, прошедших через тоталитаризм (в центре внимания авторского коллектива, разумеется, не только проблемы, связанные с тем, как историки в этих странах изучают именно этот период, это лишь часть их анализа). Приведем названия статей и их разделов: работа Г.Зимона названа “Россия: историческое самоудостоверение и исторические мифы” и содержит разделы “Общие наблюдения”, “Ревизионизм и реальность”, “Единство русской истории”, “Патриотический консенсус”. Статья Р.Лилля “Послефашистская Италия и ее отображение истории” состоит из частей “Многочисленные отображения истории”, “Основы итальянского фашизма”, “Объяснения”, “Крах и преодоление фашизма”, “Картина истории в интерпретации левых”, “Альтернатива Де Феличе и “буржуазный” лагерь”. В статье о германской историографии Х.-У.Тамера “Обращение немцев с историей национал-социализма в послевоенное время” содержатся разделы “Денацификация”, “Вытеснение и размежевание”, “От молчания к публичным речам”, “Историзация и прочувствованность”.
“Разбирательство немцев с их национал-социалистским прошлым давно стало частью их собственной истории и частью политической культуры Германии”, - констатирует профессор Мюнстерского университета, автор многочисленных трудов по истории национал-социализма Тамер /55/. Давая периодизацию разных этапов изучения национальной истории в Италии, профессор Боннского университета, известный специалист по Италии, много лет проработавший в Немецком историческом институте в Риме Р.Лилль выделяет такие различные “объяснения” и “отражения” истории”, главным образом истории итальянского фашизма, которые представляли: 1) сторонники ИКП, среди которых было немало симпатизировавших коммунистическим идеям историков и публицистов; 2) неофашисты, отличавшиеся апологетикой фашизма, их работы имели ограниченное научное значение, но им все же удалось довершить издание Полного собрания сочинений Б.Муссолини под редакцией Э. и Д. Сусмель; 3) сторонники “историзации” фашизма, этот процесс был начат Р. Де Феличе (1929–1996 гг.) и созданной им исторической школой, уделявшей особое внимание работе с источниками и взвешенным оценкам этого периода национальной истории. В последнее десятилетие, согласно Лиллю, наблюдался плюрализм в освещении итальянской истории. Многие ученые использовали ставшие доступными архивные материалы из стран Восточного блока, чтобы развенчать отдельные мифы левых. Поляризация политической жизни, несмотря на то, что большинство коммунистов превратилось в социал-демократов, а неофашисты стали правыми демократами, привела к перемене тематики историографических дебатов, не потерявших своей остроты, к спорам вокруг разного понимания интерпретации национального государственного единства и национальной идеи, с одной стороны, и региональной идентичности и вытекающих из нее последствий – с другой /56/.
Профессор Кёльнского университета, известный специалист по России и ее политической культуре Г.Зимон пишет, что в общественном мнении сегодняшней России бытует мнение, что страна в ХХ веке пережила два эксперимента: коммунистический режим и продолжавшуюся всего лишь в течение нескольких лет попытку радикалов заменить его демократией и рыночным хозяйством. Отсюда следует, что в нынешней России существуют те, кто зовет к возврату к “развитому социализму”, и те, кто призывает продолжить движение по пути к демократии. Все это оказывает несомненное влияние на ориентацию историков и различие их подходов. Немецкий историк констатирует, что в стране в последнее время возник “патриотический консенсус”, тем самым происходит стабилизация и возврат к историческим мифам. “Поможет ли подобная стабилизация встать на дорогу, ведущую к обладающему всеми чертами современности будущему, представляется сомнительным”, - заключает Зимон /57/.
То, что тоталитаризм является одной из актуальнейших проблем истории ХХ в., подтверждают многие специальные работы отечественных историков, опубликованные в самые последние годы. Причем речь идет не только о российских столичных городах и издавна существующей в них традиции изучения тоталитарных режимов, в том числе и в рамках московских и петербургских академических научных учреждений, ведущих столичных “элитных” университетов. Активная работа в этом направлении велась и ведется в регионах, крупнейших региональных гуманитарных вузах. За неимением возможности вести здесь разговор о всех них, сконцентрирую внимание на трудах историков екатеринбургской школы (ее представляют В.И.Михайленко, В.А.Буханов, Т.П.Нестерова, А.Г.Нестеров, в определенной мере А.И.Борозняк, и др. /58/).
Актуальность тематики тоталитаризма и трех его европейских составляющих находит отражение в возрастающем в последние годы потоке литературы, причем, не только научной, но и беллетристической и полубеллетристической, пользующейся повышенным спросом на книжном рынке. Кроме массы околонаучных “энциклопедий” по истории нацизма, третьего рейха, книг о фашизме, биографий Гитлера, Муссолини, произведений их подручных, переведенных на русский с других языков, не слишком высокого качества отечественных произведений или переводных изданий о повседневной жизни в той же Германии 20-х – 30-х годов, большой интерес у нас в стране вызывают “облегченные”, предназначенные для массового читателя книги о Сталине и сталинизме, т.е. о советском тоталитаризме и его “героях” /59/.
Как говорил Ф.Бродель, историю постоянно нужно переписывать, она вечно находится в стадии становления и преодоления самой себя /60/. Эту и другие прописные истины, сопряженные с ремеслом историка, вбивали в ветреные студенческие головы и преподаватели исторического факультета МГУ. На лекциях по историографии на кафедре новой и новейшей истории, знаменитой вовсе не тем, что там когда-то училась дочь “отца народов”, а своими выдающимися профессорами, специалистами по западным странам, мимоходом подчеркивалось, что каждые 15–20 лет, т. е. с каждым приходящим в историческую науку новым поколением, обновляются и историографические концепции. В годину предсмертного взлета советской публицистики эпохи “перестройки” накопившийся потенциал свободомыслия резко вырвался из-под спуда. По своему ревизионистскому, переоценочному потенциалу он был, по всей вероятности, ничуть не ниже “спора” немецких историков середины 80-х. Это хорошо отражено в работах-размышлениях М.Я.Гефтера и других близких ему по духу коллег по историческому цеху, получивших, наконец, в перестроечные годы возможность открыто высказать свои взгляды /61/. Новые подходы российских историков своевременно замечаются и анализируются их западными коллегами /62/.
После этого прошло как раз около пятнадцати лет. И сейчас, после того как лесной пожар выжег на историографических делянках постсоветской России обширные пустоши, читающая публика вправе ожидать взрастания на них новых концепций, основанных на огромном массиве архивных документов, ставших доступными в 90-е годы. Однако, «плодоношение», к сожалению, задерживается. Ведя многолетние поиски документов по теме “Россия, Германия и Италия в ХХ веке” /63/ в недавно открывшихся центральных российских архивах (о чем ранее, в советские времена историкам, отечественным и зарубежным, приходилось лишь мечтать) и видя, сколько интереснейших вещей остается еще неизвестными, могу утверждать, что эти материалы мало представлены в исторических трудах. Массив новых, первоклассных источников требует от историков, по всей видимости, немалого времени на их обработку и осмысление. Для решения данной задачи требуются комплексный подход, новая методика, аргументированная критика и преодоление прежних, “незыблемых” концепций.
Не хотелось бы, чтобы ожидаемые плоды оказались недозрелыми и похожими по своей несъедобности на то, что предлагается в иных постсоветских государствах, где националистически настроенные идеологи переписывают историю по спецзаказу сверху для преодоления комплекса неполноценности новых экономических и политических “элит”. О каких-либо “спорах” при этом, конечно, нет и речи, диссидентам по-советски затыкают рот. Смена парадигм и выход на современный мировой историографический уровень на постсоветском пространстве задержались. Едва ли сейчас кому-нибудь приходит в голову, например, построить учебное пособие на принципах микроистории, т. е. истории не государств, а простых людей и их повседневного существования. Это задача, по-видимому, уже другого поколения историков /64/.
То, что где-то там, в Германии совсем недавно разгорелся интереснейший спор о том, надо ли обнажать всю неприглядность недавней национальной истории, мало волнует простого учителя или вузовского преподавателя в странах бывшего СССР. Дай Бог разобраться со своими историческими событиями и не добавлять в и так уже хаотичную картину мира в головах учеников чего-то “ненужного”. Немецкий “спор” мало затронул и вузовских преподавателей, да и всех интеллектуалов, за исключением немногих специалистов-историков и профессиональных знатоков немецкой философии и культуры.
Известный специалист по германской истории и историографии – А.И.Борозняк посвятил свою книгу /65/ раскрытию смысла и результатов историографических дискуссий в ФРГ, направленных на преодоление нацистского прошлого. Он прослеживает поворотные моменты развития германской историографии нацизма: от стремления в первые послевоенные годы установить причины германской катастрофы, через утверждение в 50-е годы постулатов, в какой-то мере оправдывавших нацистский режим, к активному осмыслению в 80-е – 90-е годы зла, причиненного этим режимом собственному народу и народам Европы.
Об исключительной полезности данной книги для стимулирования аналогичной дискуссии в России говорится в рецензии историка-германиста М.Б.Корчагиной /66/. Автор напоминает, что, когда в разгар антикоммунистической кампании, в 1988 г., появилось интервью М.Я.Гефтера /67/, призвавшего признать Сталина частью нашей истории и тем самым освободиться от сталинизма, оно вызвало негодование правоверных коммунистов и отчуждение демократов. Позднее, в 90-е годы, проблема преодоления прошлого затрагивалась в профессиональных дискуссиях совершенно недостаточно, лишь в самом общем виде.
Весьма уместным представляется высказанное в послесловии к книге А.И.Борозняка мнение профессора из Ганновера Х.-Г.Нольте, который предупреждает о вреде иллюзий относительно роли демократических институтов в просвещении и воспитании граждан. Злодеяния прошлого могут долго замалчиваться общественным мнением, стремление же переломить господствующую, освященную авторитетом власти, тенденцию, требует от историка личного мужества и готовности ради истины рисковать карьерой и благополучием. Людьми с ослабленной или искаженной исторической памятью управлять гораздо проще. Все это и заставило автора книги исследовать и обобщить различные повороты дискуссии сторонников консервативно-охранительного и критического подходов к истории национал-социализма как важного фактора в процессе формирования общественного сознания в ФРГ, где сегодня из прорастающей травы забвения исторической памяти грозит холодное дыхание “нового национализма”.
Поразмыслить над всей этой тематикой призвал Марк Печерский /68/. Именно для этого он обратился к дебатам немецких интеллектуалов – не только историков, а всех тех, кто осмысливает уроки истории для будущего, кому “проклятые вопросы” не дают покоя. Отметим здесь, что тогдашние искания немецких коллег совпали во времени с ревизией отечественной истории в эпоху “перестройки”. Это может вызвать соблазн утверждать, что процессы интеллектуальной жизни двух стран отличаются параллелизмом. И все же нельзя забывать, что лишенная необходимой внутренней свободы отечественная историография не знала оздоровительных «кризисов» наподобие полемики 60-х годов вокруг книги Фрица Фишера, “спора” историков середины 80-х годов и новой дискуссии после воссоединения Германии, маркирующих вехи последних десятилетий в германской историографии.
Поднятые в статье М.Печерского проблемы были остро поставлены во время первых в истории процессов, осудивших преступления против человечества. Эти проблемы не получили ответа ни тогда, ни позже, но они возвращаются сегодня в новом обличии “как вклад ХХ века в копилку вечных вопросов”, на которые за несколько тысячелетий не найдено ответов. Автор статьи напоминает, что в ходе “спора” кое-кто из немецких авторов, поначалу высказавших свои взгляды в публицистике, разразился затем книгами, чтобы дать развернутое оправдание собственных взглядов. “Спор” и попытка осознать его, по мнению Печерского, не имеют ничего общего с желанием разыскать правых и виноватых, отыскать правду, это всё функции культуры, и каждый из заданных вопросов будет опосредован в литературе, музыке, философии, науке.
Начатый разговор достоин продолжения. Одним из направлений последнего и внесения в него некоторых дополнений и уточнений может стать анализ тенденций нового осмысления тоталитарного прошлого. Исходя из этого, далее, в предлагаемом кратком очерке, хотелось бы осветить, насколько это возможно, эволюцию концепции крупнейшего исследователя фашизма, немецкого историка Эрнста Нольте и современного ответа на нее исследователей, придерживающихся иных убеждений. Затем рассказать о новых поворотах изучения тоталитарного режима в Италии сторонниками подходов итальянского ученого Ренцо Де Феличе, создателя фундаментальной биографии дуче и автора других известных работ по фашизму. А также упомянуть некоторые новые произведения западных авторов по тематике тоталитаризма, вызвавшие большой резонанс в общественном мнении. Анализ сосредоточен на имевших широкий общественный отзвук книгах, либо проблемных статьях западных ученых главным образом потому, что издания отечественных ученых, как и уже переведенные на русский язык работы иностранных авторов, российскому читателю более доступны и он может составить свое мнение о них. Эти работы упоминаются лишь кратко, и на них даются ссылки.
Обращение параллельно к некоторым аспектам изучения фашистских тоталитарных режимов в отечественной науке, имеет целью показать, что исследования подобного рода, возможно, не столь результативно, как в Италии и Германии, но с ощутимыми, если не для общественного мнения, то, по крайней мере, для специалистов итогами, велись и в СССР/России. Данная тематика, как и эволюция российских споров о разных аспектах тоталитаризма в последние пятнадцать лет, безусловно, нуждается в более обстоятельном, специальном разговоре. Здесь будут рассмотрены некоторые новые подходы в отечественной и особенно в западной науке, издавна плодотворно изучавшей различные аспекты истории советского режима, а в последнее время все больше прибегающей к историко-политологической методике сравнительного анализа тоталитарного прошлого в странах европейского, да и других континентов.
2. Политология: Энциклопедический словарь. – М., 1993. – С.375.
5. Фюре Ф. Прошлое одной иллюзии. – М., 1998. – С.18.
8. Оруэлл Дж. Вспоминая войну в Испании // “1984” и эссе разных лет. – М., 1989. – С.255.
10. Яковлев А.Н. Сумерки. – М., 2003. – С.21,23.
12. Le livre noire du communisme. Crimes, terreur, repression. – P., 1997.
14. Le si?cle des communismes. – P., 2000.
20. Лакёр У. Россия и Германия. Наставники Гитлера. – Вашингтон, 1991. – С.394.
25. Тольятти П. Лекции о фашизме. – М., 1974. – С.46.
27. Тольятти П. Указ. соч. – С.46.
28. Togliatti P. Lezioni sul fascismo. – Roma, 1970. – P.36.
29. Лопухов Б.Р. История фашистского режима в Италии. – М., 1977. – С.280.
30. Gentile E. Fascismo. Storia e interpretazione. – Roma; Bari, 2002.
32. Magris C. No pasaran // Corriere della Sera. – Milano, 2002. – 20 nov. – P.1, 23.
33. Dizionario dei fascismi. A cura di Berstein S., Milza P., Tranfaglia N. – Firenze, 2002.
41. Winkler H.A. Der lange Weg nach Westen. Deutsche Geschichte. Bd 1-2. – Muenchen, 2002.
45. Шульце Х. Краткая история Германии. – М., 2004. – С.189.
53. Wirsching A. Deutsche Geschichte im 20.Jahrhundert. – Muenchen, 2001.
54. Geschichtsdeutungen im internationalen Vergleich. – M?nchen, 2003.
56. Lill R. Das nachfaschistische Italien und seine Geschichsbilder // Ibid. – S.109-120.
57. Simon G. Russland: Historosche Selbstvergewisserung und historische Mythen // Ibid. – S.61-74.