Под «шестидесятыми» в титуле сборника имеются в виду, конечно, легендарные 1960-е гг., т.е. тот переворот в коллективных настроениях и умах, которому мир обязан практически всеми действующими последние полвека формообразующими парадигмами: от социально-политических (рождение основ постиндустриального общества, норм демократии современного типа), технических (освоение космической орбиты, электронные, информационные технологии) до собственно культурных (литература, музыка, живопись, театр, телевидение и кино, стиль одежды и поведения). Процесс превращения этих лет в легендарные в чем-то тривиален: один за другим сходят с арены оставшиеся представители той эпохи, а в памяти еще живых образ прошлого если не идеализируется, то во многом лишается той порывистости, разбросанности и смятенности, которые присущи главным образом юности. Системообразующие вехи вообще затруднительно осмыслять иначе, чем в мифологических или полумифологических формах, ибо рефлексия всяких начал и истоков осуществляется в категориях, которые следуют после них не только хронологически, но и логически. Любые генетические объяснения оттого волей-неволей включают в себя порочные круги (petitio principii, idem per idem), а с ними под силу справиться только мифам. Ведь по сходной причине обречены оставаться без удовлетворительных рациональных разгадок три великих загадки: о происхождении бытия, жизни и разума, – поскольку пытается разрешить их уже заведомо бытийствующий, живой и разумный субъект, человек; зато великие мифы с достоверностью свидетельства описывают и одно, и другое, и третье. Еще проще – нам никогда не удается разумно понять, как в нашем сердце возникла любовь: в состоянии с нею она есть то «всё», что пронизывает и пронзает каждое чувство и мысль, и без нее, мы абсолютно уверены, существовать ни мгновение невозможно; если же ее действительно нет, обсуждение беспредметно. Во всех таких случаях, вероятно, наиболее релевантно понятие чуда.
Упоминания нацеленности на мировые вопросы, состояний смятенности и любви, разумеется, не случайны: шестидесятые без них просто непредставимы. Не только потому, что главной движущей силой тогда оказалась образованная молодежь (она, кстати, и осуществила слом предшествующей, еще во многом патриархальной, модели, в которой почитался преимущественно зрелый возраст, а юность считалась лишь подготовкой к нему. Зато с тех пор ювенилизация превратилась по сути в тотальную: стиль одежды, запрос на спортивную фигуру, энергию, известные спонтанность и эксцентричность, даже та же озабоченность сексом). Тут отчасти, возможно, и тавтология: содержанием всякой эпохи принято считать наиболее глубокое и яркое в ней, и тех, кто жил тогда по законам иным – неустремленным, инерционно-обыденным – обыкновенно «выносят за скобки».
Чего же не хватало молодежи того времени, откуда и почему в нее вселилась упомянутая смятенность, зачастую трагическая? Правы те, кто указывает на особенности психофизиологии юного возраста (пубертатность), но они и не правы, ибо данный фактор значим во все времена, однако далеко не всегда ему удается задать дух эпохи, тем более сделать ее ключевой. На долю поколения, предшествующего «бурным шестидесятым», выпало служение грандиозным социальным идеям, участие в самой чудовищной за всю историю, мировой войне. Возможно, на детях суровых деятелей и воинов, привыкших не жаловаться, не копаться в собственных чувствах, природа решила и отдохнуть? Может быть, условия повсеместно наступавшего после войны экономического просперити, вкушения мирной жизни способствовали «размягчению нравов», переходу от героики многомиллионных масс, основанной на образцовом долге, жертвенности, к ценности отдельного, по старым критериям «маленького», человека, к акцентированию уже не только внешнего, но и внутреннего мира? Не оттого ли на смену масштабному «эпическому» духу предыдущей исторической стадии пришел дух более приватный, «лирический»? Как бы ни были убоги с точки зрения современного человека бытовые стандарты 1960-х, они намного превышают предшествующие, вдобавок утвердилась уверенность большинства в их дальнейшем подъеме. Адепт прежней эпохи, пожалуй, имел бы право сказать, что пришло поколение «избалованных».
С другой стороны, процесс крушения великих идеологий (или их надрыва после сверхнапряжения) всякий раз сопровождается ощущением опустошенности. Мир старых ценностей уже неприемлем, воспринимается бесчеловечным, абсурдным, но вовсе без высоких ценностей общество жить (для истории – к счастью) еще не приучено: не только природе, но и социуму присуща боязнь пустоты. Потому поиск по-своему не менее значимого, чем прежде, но уже кардинально, до противоположности, отличного, бывает свойствен подобным периодам. Когда искания достигают высокого градуса, они оставляют за собой множество жертв, впрочем «славность» любой эпохи никогда не была возможной без драм. Читатель подумает, что сказанное справедливо применительно не только к минувшим шестидесятым, но и, весьма вероятно, по отношению к временам, которым вскоре предстоит наступить, и будет прав. О грядущих, т.е. «новых шестидесятых» пойдет речь в одном из представленных в настоящем сборнике текстов. В каком-то смысле «новыми», однако, становятся на глазах и исторические, т.е. былые, шестидесятые, если иметь в виду реактуализацию их социального и ментального опыта в канун надвигающихся сходных событий [1].
В подобные относительно короткие отрезки, когда заканчивается прежняя история и зарождается качественно иная, разверзается если не сама вечность, то смежное с ней «время мудрецов», на которое несколько десятилетий назад указывали Ф. Бродель и И. Валлерстайн, особенно если под мудростью разуметь потенциал в большей степени сердца, нежели ума (деятельность интеллекта, будучи привязанной к набору знаний, периодически меняет свое ведущее направление, тогда как человеческое сердце остается в целом неизменным на протяжении тысячелетий). Направление истории, начинает казаться, человек в состоянии сам выбирать, отчего чрезвычайно возрастает значение этого человека, его идеалов, размышлений и чувств.
Образу «времени мудрецов» – если его воспринимать в «авторитетном», или «торжественном», регистре, – на первый взгляд, противоречат протестный, контркультурный, зачастую эпатажный характер эстетических и интеллектуальных продуктов означенных эпох. Но это только на первый взгляд. Давно замечено: во времена, особо тяжелые в экономическом и политическом отношениях, в искусстве процветает целомудренно-гармоническое сладкозвучие (в СССР, например, это песни И. Дунаевского), вместе с облегчением же возрастает запрос на дисгармонические, диссонансные начала. Причины такого явления очевидны. Искусство, будучи репрезентантом рекреативного сектора, наследником и заместителем сферы сакрального, имеет тенденцию ставить акцент не на том, что в данный момент почитается повседневным, обыденным, а выстраивает картины «иного», «удивительного», даже «волшебного». За феномен контраста, по всей видимости, ответственно инстинктивное стремление общества к целостности, т.е. здоровью, своего ментального мира, отчего «вторая реальность» имеет тенденцию восполнять то, чего в наибольшей степени не достает «реальности первой», и наоборот. Процесс холизации оказывается катарсическим, психотерапевтическим. Тезис, что рекреативная культурная сфера противоположна как обыденной, так и нормативной, на конкретном материале подчеркивался еще М.М. Бахтиным. Мало сомнений, что контркультурными окажутся и «новые шестидесятые», по тем же самым причинам. При этом искусство переломных эпох не только антиципирует назревшие перемены, но и, через механизм обратной связи, фактически способствует им.
Указанный механизм контрастной комплементации ответствен также за то, что на смену поколению бунтарей всегда приходят генерации конформистов и яппи: ведь тот, кто воспитан в среде бунтарского искусства, массмедиа, свою реальную жизнь склонен строить в противоположности им. Оттого любые «шестидесятые» обречены завершаться (нескончаемых революций, возможно к благу, никогда не бывает), оставляя после себя ощущение несбывшихся романтических надежд, разочарованности и растерянности. Но ровно на том же основании из глади периодов стабильности и конформности периодически вырываются протуберанцы очередных «неожиданных» потрясений, насыщенных пафосом всесметающих «бури и натиска».
Настоящая книга составлена из работ, написанных автором за последнюю четверть века. Принцип отбора – прямая или косвенная связь с заявленной в названии темой: связь в данном случае порой не столько логическая, сколько ассоциативная, ибо, как было сказано, вопрос об истоках (будь то истоки прошлого, т.е. периода от 1960-х поныне, или истоки будущего, созревающего на наших глазах) зачастую раскрывается лучше посредством не сквозной рациональности, а «мифологической» конкретности, образности. Возможно, для более адекватной картины в данном случае даже слишком много рациональности и последовательности, но сам автор принадлежит поколению не шестидесятых, а уже семидесятых годов, и, как не без резонов сказано в одном тексте Вл. Эрля, который родом как раз из первых: «На смену дивным шестидесятым явились уточнённые семидесятые» [2] (курсив В. Э.).
В Примечаниях помещены необходимые технические сведения и информация, когда были написаны и где впервые опубликованы соответствующие работы. Часть из них публикуется, впрочем, впервые, остальные же появлялись в малодоступных изданиях, типографских и самиздатских.
С моей стороны было бы крайне несправедливым не выразить самую искреннюю признательность друзьям и коллегам, конструктивное общение с которыми оказало значительное, местами решающее влияние на содержание большинства представленных текстов, а также способствовавших выходу данной книги: писателю, литературоведу, журналисту д-ру М. Бергу, литературному критику и журналисту К. Бутырину, д. филос. наук, проф. А.А. Ермичеву, д. филос. наук, проф., засл. деят. науки М.С. Кагану, поэту Б. Лихтенфельду, д.и.н., проф. В.П. Любину, литературоведу и философу, засл. раб. культуры Н.И. Николаеву, прозаику и журналисту Б. Останину, канд. филос. наук Т.В. Партаненко, председателю Международной ассоциации исторической психологии им. проф. В.И. Старцева д.и.н., проф., чл.-корр. РАЕН С.Н. Полтораку, д. филос. наук, доц. В.Ю. Сухачеву, поэту, прозаику, литературоведу, лауреату премии Андрея Белого Вл. Эрлю; когда речь заходит о компьютерных технологиях – канд. физ.-мат. наук А.С. Иванову и Д.Г. Буслаеву. Моя неизбывно-нежная, пока я жив, благодарность также тем многочисленным, здесь не названным, людям самых разных поколений, профессий, с которыми мне довелось встречаться в последние десятилетия и чьи жизненная позиция, внутренний мир, надежды, всамделишные заботы, страдания наложили глубокий отпечаток на мои представления о реальности – такой, какой она видится ныне, несводимо ко всяческой книжной. Не могу обойти и так называемую «вторую, или неофициальную, культуру» Ленинграда и Москвы советского периода: без ее институтов (организаций, публичных чтений и диспутов, самиздатских журналов), без ее среды, отличавшейся интенсивным творческим поиском, духовной независимостью, всесторонней взаимной поддержкой, без ее незауряднейших личностей, теперь уже частично ушедших, автор просто никогда не взял бы в руки перо, и его жизнь оказалась бы совершенно иной. Всем – поклон.
СНОСКИ:
1. Хотя на деле от «новых шестидесятых» следует ожидать деклараций как раз не преемства, а решительного разрыва со всем тем, что родилось в недрах «старых шестидесятых» и с тех пор превратилось в расхожие нормы. С одной стороны, таков – через радикальное отрицание – механизм революционной эстафеты вообще, с другой – декларативная противоположность далеко не всегда означает реальную, а характерное в первую очередь для молодости незнание прошлого приводит к его частичному повторению. У наших современников, помимо того, нет иной возможности высказывать суждения о будущей социокультурной революции, кроме как используя уже наличные сетки координат, включая ту, на которой стоит печать исторических шестидесятых.
2. Эрль Вл. Где это. Когда это // Сумерки «Сайгона». СПб., 2009. С. 29.