Как начинаются новые эпохи? Подлинное значение «старых шестидесятых», т.е. бурных 1960-х гг., было осознано лишь спустя десятилетия, когда едва ли не каждому стало ясно: прежний, жесткий гипериндустриальный, мир («мир гигантов тяжелой индустрии») окончательно умер, и ему на смену пришла качественно иная реальность. Реальность с принципиально изменившимися технологиями («постиндустриальность»), экономическим укладом («общество потребления»), новым типом общественных отношений («гражданское общество»), измененными механизмами информационной трансляции («информационное общество»), преображенным массовым сознанием (культурная революция, переставившая, в частности, социально-антропологические акценты: психологическая «ювенилизация»), заметно иными – более демократическими и гуманными – нормами общественных отношений (заключение нового «общественного договора»). Судя по всему, на сей раз все – от экспертов до обывателей – демонстрируют более высокую моральную и интеллектуальную готовность уже на раннем этапе коренных перемен признать: нынешнему, т.е. давно уже старому, миру наступил в самом деле конец. На дворе очередное «бурное десятилетие».
Движение «Захвати Уолл-стрит», перекинувшееся на более чем 80 стран, 500 городов, классовые бои в Греции – лишь немногие из примеров. В 2011 г. на выборах в Палату депутатов Берлина Пиратская партия получила почти 9% голосов (среди молодежи проголосовало 20%), а на парламентских выборах в Польше на третье место неожиданно вырвалось анархически-популистское «Движение Паликота». «Патриот должен быть всегда готов защитить свою страну от своего правительства», – гласил лозунг на митинге в Лондоне.
Еще в преддверии наступившей исторической полосы мне довелось описать некоторые ее черты и механизмы [1], [2]. Но несмотря на, несомненно, «всемирный» характер означенного процесса, каждый регион обладает и неповторимыми особенностями, и в данной статье хотелось бы остановиться подробнее на российской специфике. При этом анализ структурной схемы процесса должен быть предварен кратким описанием наличного состояния. Чтобы не потеряться в деталях, воспользуемся упрощенным эскизом.
Мысленно разделим политически значимую часть российского общества по двум коренным антропологическим признакам: мужчины и женщины, с одной стороны, и старые и молодые, с другой. В результате получим четыре основные группы: старые женщины, старые мужчины, молодые мужчины, молодые женщины. Какие факторы определяют существующие общественное сознание и, соответственно, характер существующего политического режима? Выделим два из них.
Первый – это отношение к предыдущей социально-политической трансформации, которая, собственно, и привела к сегодняшнему состоянию. Имеются в виду «бурные 1990-е». По утверждениям многих, лишь незначительная часть российского общества реально выиграла от них, тогда как на долю большинства достались главным образом тяготы: экономические, моральные (национальное и социальное унижение), физические (военные конфликты, терроризм, вынужденная миграция). Память об «издержках» данного периода наиболее остра, конечно, у старшего поколения, тогда как молодое его почти не застало. Страх перед возвращением «нестабильности» – по-видимому, одна из доминант политического позиционирования старших поколений. Им же свойствен иммунитет к очередным манифестациям реформаторски-революционной риторики, до идиосинкразии, поскольку имелась отчетливая возможность сравнить посулы прежних политических трибунов с тем, во что они вылились на практике.
Неверно, что старшим в их массе неведом реальный характер существующего социально-политического режима и его неразлучных спутников: коррупционного спрута, сверхкритического социального расслоения, низкого уровня жизни (вплоть до нищеты), деиндустриализации и т.д. Но основной мотив тут: «как бы не стало хуже, снова» (в ослабленном варианте, аналог послевоенных настроений: «лишь бы не было войны»; психологи сказали бы о посттравматическом стрессе).
Второй фактор – это ведущий масс-медийный механизм формирования коллективного сознания. В статье [1] этот фактор рассматривался относительно подробно. Еще недавно – условно говоря, с 1960-х гг. по самое последнее время – мировые технологии власти, формирования массового общественного мнения опирались прежде всего на силу TV. Не является исключением и наша страна. Однако уже успело вырасти целое поколение, использующее в первую очередь другой информационный канал – Интернет. По сей день этот канал остается неподконтрольным наличным элитам («анархичность»), и его реципиенты во многом выпадают из зоны контроля, идеологической обработки со стороны этих элит. Каждая смена ведущих масс-медиа сопровождается, как известно, культурной революцией, социальной дестабилизацией. Рассмотрим процесс чуть детальнее.
Старшим поколениям (и мужчинам, и женщинам) присущ, как отмечено, страх перед «нестабильностью»: массовыми движениями протеста, возможными радикальными переменами. Они же являются основными зрителями TV. Они и составляют так называемое «путинское большинство». Конечно, иллюзия – преувеличивать степень твердости и надежности данного большинства. Во-первых, по существу оно лишено идейного характера (отсутствие официальной идеологии, как нет ее и у «Единой России»: мол, партия дел, а не слов). Во-вторых, поддержка с его стороны главным образом не позитивна, а негативна, будучи основанной не на сознательном консерватизме (удовлетворенности существующим состоянием), а на страхе «как бы не стало хуже» (посттравматические фобии).
Старшие поколения – наиболее дисциплинированный электорат, т.е. в первую очередь именно они приходят на избирательные участки. С учетом демографического расклада («возрастных» женщин больше, чем мужчин), а также того, что на выборах женская часть активнее мужской, существующий политический режим иногда называют «режимом бабушек». В глазах «бабушек» В.В.Путин – «положительный мужчина». Он не сыплет высокоумными рассуждениями, энергичен, олицетворяя «народность», и, главное, – самой своей неизменностью служа защитой от посттравматических фобий («стабильность»). С учетом существующих реалий, в рамках легальных политических институтов по существу нет шансов сменить ни режим, ни даже национального лидера.
Картина в молодых поколениях диаметрально отлична. Они, как отмечено, не преисполнены страхом перед «возвращением 1990-х», «нестабильностью». Именно они – по крайней мере, в мегаполисах – являются основными реципиентами не телевидения, а Интернета, социальных сетей, тем самым выпадая из поля действия официальной пропаганды. Расхожее мнение нынешних молодых: «зачем ходить на выборы, все равно ничего не изменишь», а стало быть абсентеизм, в конечном счете оправданны (молодых в целом меньше, чем старых, и по естественным причинам они менее дисциплинированы и даже политизированы). Но это пока.
Деиндустриализация, интенсивный вывоз капитала, коррупция привели к тому, что молодым – в их массе – остается все меньше места в существующей экономической системе. Внедряемые общественные стандарты «гламурны»: роскошные виллы, яхты, Куршавель… Современным стандартом молодых стало высшее образование, в первую очередь престижное (юрист, экономист…), но редко кому удается найти рабочее место по специальности. Весьма далеки от приемлемых общественных норм и доходы.
Вступающий во взрослую жизнь молодой человек, как правило, лишен возможности обеспечить себя и проектируемую семью самыми элементарными вещами: жильем, теперь и машиной, не имеет средств прокормить себя и беременную, затем с младенцем жену, не может оплатить подобающих по новым стандартам свадьбы, родов, детского сада, школы (везде требуется если не высокая официальная плата, то взятки). В глазах потенциальной невесты подобный молодой человек – не «настоящий мужчина», не способный защитить и обеспечить семью. Поэтому девушки мечтают о женихах богатых.
Тем самым кризис перерастает из экономического в антропологический. Массы молодых людей оказываются уязвленными в самое больное место, страдают их самоуважение и достоинство. Наличный режим оскорбляет юношу как мужчину. Мало того, он крадет самое дорогое для человека – надежды на будущее, саму любовь!
Вместе с накоплением негативных чувств растет процентная доля таких молодых – уже не боящихся «девяностых», уже не подведомственных манипуляциям посредством TV. По достижении критического порога – взрыв.
В отличие от СССР, Россия уже не отгорожена от Запада «железным занавесом». И если даже в «старые шестидесятые» мировая трансформация не обошла и нашей страны, то теперь препятствий тому еще меньше. Поэтому новые мировые «шестидесятые» будут активно способствовать воспламенению и местного «горючего материала»: «пример заразителен».
Снова мысленно поставим себя на место современного молодого человека. Какими бы умом, знаниями, энергией, инициативой он ни обладал, его социальное место от этого практически не зависит. Преуспевают в первую очередь те, кто каким-либо нечестным методом сумел «пристроиться». На остальных самые красивые, с высокой самооценкой девушки смотрят косо. Они мечтают, как сказано, о богатых и в своих, междевичьих, разговорах соревнуются между собой: чей молодой человек «круче», т.е. богаче. В какую машину ее сажает, в какие клубы водит, к каким морям возит. Как добиться «непристроенному» юноше расположения этих девушек, как заставить себя уважать? Т.е., по существу, как вообще жить этому умному, полному сил человеку?
Пока немало из них мечтает даже об эмиграции, но с учетом теперь уже и западных затруднений такой вариант становится мало осуществимым даже в воображении. Фундаментальная неприемлемость наличного положения (повторяю: унижение мужского достоинства, кража любви) не оставляет другого пути, кроме активного протеста. На выборах, как сказано, нереально что-либо существенно изменить, а с учетом увеличения парламентских и президентских сроков такой вариант – вовсе нуль. Единственное, что остается – уличные манифестации.
Выйдя на улицу, вступая в битвы с полицией, наш юноша, во-первых, изливает свой праведный гнев, плечом к плечу с десятками и сотнями тысяч своих сверстников. Он смел в глазах девушек. Поскольку всем – как старшим, так и младшим – поколениям известна бесчестность режима, постольку наш юноша – борец за правду, герой. Во-вторых, вернемся к междевичьим «разборкам», кто из них, т.е. девушек, «круче». «Ты, Маша, можешь держаться за своего бизнесмена ли, приблатненного ли чиновника, разъезжая с ним на «Ламборджини», а я вытру у «моего» кровь с лица, перевяжу его раны. Кто из нас круче? А завтра я с ним выйду на площадь. В твоем клубе, думаешь, интереснее? Думаешь, у вас настоящие ребята, а не у нас?»
Выходит, по существу единственным способом для многих современных юношей отстоять свое мужское достоинство, вернуть надежду на любовь и уважение девушек становится участие в «уличных беспорядках». Наверно, не стоило наличным элитам доводить ситуацию до антропологической глубины.
В отличие от прежнего, пока еще существующего, политического режима – условно названного «режимом бабушек» и обеспечивающего «путинское большинство», – основная политическая инициатива, энергия движений протеста концентрируется в секторе молодых мужчин. Т.е. две противостоящие силы диаметрально противоположны не только политически, но и демографически. Запрос на «стабильность», подверженность официальной, т.е. теле-, пропаганде, с одной стороны, и активный протест, требование кардинальных немедленных перемен, получение информации по каналам Интернета и «сарафанного радио», с другой. В отличие от приснопамятной «революции сверху» конца 1980-х гг. тут лозунгом становится даже не «перемен, мы ждем перемен», т.к. перемен уже не ждут (ждать от властей давно нечего), а энергично требуют, готовы добиться их «собственной рукой», в которой есть сила, отвага.
Так, несколько пафосно, рассмотрев «правду молодежи», «правду улицы», теперь стоит взглянуть на картину в более широком ракурсе. Какой, скажем, может быть реакция на грядущие события сегодняшнего «путинского большинства»? Гласное и негласное обещание стабильности он не сумел исполнить: бушующая стихия выплеснулась на улицы. «Положительный мужчина», не исполняющий своих обещаний, тем самым может превратиться в сомнительного; гарант стабильности, оказывается, – не гарант. Что, кроме того, делать властям с толпами протестантов? Если основным является электоральный наказ на стабильность, то, кажется, эти толпы следует решительно разгонять. Но полицейские дубинки будут опускаться на голову детей и внуков того самого старшего поколения, которое и составляет «путинское большинство». «Ты зачем бьешь наших детей, ты, что ли, диктатор?» Если не разгонять или делать это не очень решительно, то стихия превратится в потоп. Массы – в особенности не объединенные какой-либо положительной конструктивной идеей (а таково, как сказано, наличное «путинское большинство») – не отличаются сколько-нибудь заметной логической последовательностью и вменяемостью. Так, требования «стабильности» и «не бить наших детей» очевидно противоречат друг другу: как хочешь, так и крутись.
Другой вопрос: каким образом освещать по телевидению битвы протестантов с полицией? В подробностях не показывать? – Но Интернет и «сарафанное радио» переполнены всеми подробностями, и так недолго и растерять то доверие к TV, которое еще существует у старших поколений, тем самым утратив рычаг влияния на их сознание, а значит, и на ситуацию в целом. Все же показывать? – Но в этом случае сердце чьей бабушки не перевернется: «Ну а внученьку-то, внученьку за что? Здоровенный бугай в доспехах, позор!»
Таким образом, сложившаяся ситуация оставляет властям только узкий коридор между Сциллою и Харибдою. При этом скорость реакции на события должна быть мгновенной. Если же две в равной мере неприемлемые противоположные группы требований сойдутся или даже «перехлестнутся», властям уже просто не устоять. В сходной ситуации даже великому де Голлю пришлось подать в отставку.
Если репрессивные действия властей по масштабу и жесткости превзойдут невидимую, но ощутимую грань, то на улицу выйдут и старшие поколения. Какая мать – если уж не может остановить своего сына и если опасность станет критичной – не пошлет вместе с ним отца, т.е. своего мужа? «Ты уж сбереги нашего Сашеньку, ты же взрослый и сил еще ого-го. Ты что, не мужик, не отец?». И тот, кто еще вчера предпочитал пиво политике, встанет рядом с сыном на баррикаду. Ну а когда «начинается», то остаются только «мы» и «они»: так недолго и до настоящей революции, гражданской войны. Это известно всякому политику, поэтому в периоды уличных битв у властей очень узкий спектр возможностей.
Но что же в самом деле делать ответственным властям? Еще недавно, т.е. пока еще теперь, в России существовал только один политический класс, чиновничье-олигархический. У него реальные рычаги влияния, а подавляющее большинство населения – в условиях общей пассивности – в самом деле, по их замечанию, «плесень». Здрасьте, это мы с тобой, ты и я. Вместе с активизацией улицы на политической арене появляется вторая мощная сила. На ее стороне моральная правда, в ее сердце «стучит пепел Клааса», и ее не проведешь пустыми посулами.
Еще вчера никакой президент не мог решить по сути ни одной насущной проблемы страны. Пресечь коррупцию? Какими силами – коррумпированными генералами МВД и ФСБ? Запроса на это со стороны политического класса не поступало. «Мы умные, все прочие же – ослы». Модернизация? – Но к чему она сырьевым олигархам? Нет ни умения, ни желаний. Поднять медицину, образование? – Но зачем, ведь мы лечимся в Германии и Израиле, а наши дети учатся в американских и европейских университетах. «Денег нет!» Остановить вывоз капитала? – Не смешите, а завтра вы у нас деньги отнимете, мы знаем ваши завидущие настроения, как и способы, которыми мы эти деньги добыли. И т.д.
В условиях наличия только одного политического класса он остается вне зоны любого контроля, в условиях безнаказанности распоясывается. Они ничего не боятся, т.к. бояться действительно некого. Но так до тех пор, пока на площади не выйдут сотни тысяч.
Остановить «невменяемые толпы»? – См. выше, не очень-то остановишь. Ругать их в масс-медиа, как нынешних участников движения «Захвати Уолл-стрит»: «человеческий мусор»? Возможно, и «мусор», как были таковым в «старых шестидесятых», скажем, нечесаные, предавшиеся сексуальной революции, балующиеся наркотиками хиппи. Из них, к примеру, недавно скончавшийся Стив Джобс. Хотя в самом деле, когда начинается «заваруха», к ней всегда примыкают и маргинальные группы.
Однако, в отличие от настоящих политических революций, в которых революционные силы организованны, выступают со связными политическими требованиями, революции типа «шестидесятых» представляют собой пеструю вольницу. Требования – самые «экзотические», одно противоречит другому. «Будьте реалистами, требуйте невозможного» – самый знаменитый лозунг Парижа 1968-го. «Невозможного», несомненно, вскоре потребует и российская улица. В условиях неуловимой интеллектуальной вменяемости лидеров радикальной оппозиции ситуация только усугубится. В условиях общего «разгула» возвысится голос и популистов. Однако главное тут – не программы, не конструктивные предложения, а энергия и порыв. В сравнении с действительными политическими революциями, перед нами, по сути, не сама революция, а только «революционная ситуация». Вполне согласно ленинской формуле: «верхи не могут, низы не хотят». В отличие от действительных революций, основными движущими силами тут оказываются не все «низы», а главным образом молодежь (см. выше): демографически – «полуреволюция».
Нетрудно предвидеть еще одну особенность «новых шестидесятых». Если «старые» отличались космополитическим, нерелигиозным (если не считать таковым, к примеру, увлечение дзен или йогой), антирасистским и антинационалистическим оттенком, то в «новых» националистический и религиозный компонент станет явно заметнее. Слишком изменились условия в Европе и России, и в спектре политических протестантов никуда не деться и от означенной составляющей. Такой фактор в очередной раз свидетельствует: просто уступить протестующим, выполнив их требования – нереально, просто деконструктивно. Поэтому у власти и останется единственная возможность – гибко лавировать между двумя политическими классами. Самое страшное – если протестующим действительно удалось бы одержать победу. Оставшись одни, они бы не знали, что делать, и просто передрались бы между собой, погрузив страну в кромешный хаос.
Однако и по-старому страна уже существовать не может. В условиях «равновесия сил» и, фактически, значительной «связанности рук» у власти, единственный вариант – поступенчатое, но быстрое реформирование. Частичное удовлетворение одних требований протестантов, но не других. Наряду с «социокультурной революцией», такие периоды заслуживают названия «быстрых реформ». Упомянутое «равновесие сил» по существу означает патовую ситуацию: и для властей, и для протестантов. Такие ситуации обычно заканчиваются только по взаимном изнеможении сил, т.е. очень нескоро (в прошлый раз – около десятилетия), когда выгорит весь «горючий материал» и общество в целом настоятельно потребует: «Так дальше нельзя, хватит!». Тогда наступит очередной период относительной стабильности, следующая эпоха «гламура и мажоров», однако в стране (как и в остальном мире) по сути будет заключен новый «общественный договор».
Элиты, в частности, наконец, научатся, управлять общественными мозгами и с помощью электронных сетей, вложив туда огромные деньги и научившись извлекать еще большую прибыль. Недавние протестанты – немногие из них завидно устроятся, а остальные будут до старости ностальгически рассказывать детям про свою героическую юность: «Это сделали мы». Пространство реальной общей свободы расширится, возрастет и социальная мобильность, тем самым и социальная справедливость. Возросшая пассионарность перейдет из протестного в более созидательное, конструктивное русло, создав основу очередного культурно-технологического скачка.
Два слова о сроках. Не думаю, что совсем уж нынешняя российская молодежь – даже, условно, двадцатилетние – в состоянии подняться на борьбу. Слишком она, по моим наблюдениям, индивидуалистична, аполитична, предпочитает страдать про себя и пытаться «спастись» в одиночку. В целом они прагматики, а не идеалисты, готовые «победить или умереть». Это соответствует и тому, что наша страна по времени несколько отстает от массового использования Интернета, а значит, – в отличие от Европы, Америки – у нас еще не наросла та критическая масса «новых», от внутреннего давления и проблем которой разгорается социальный пожар. Однако объективно «близ есть, при дверях», и те, кому сейчас, опять же условно, 10-15 лет, такую «критическую массу» уже могут составить. В 2007 г. [1] я писал о тех, кому тогда было 5-10, т.е. прогнозы пока не изменились. Хотя точные сроки – не моя стихия, т.к. все мои модели «структурны», не содержа в качестве явного параметра время. Поэтому о сроках приходится судить лишь по косвенным данным, за абсолютную точность которых не всегда можно ручаться.
Литература:
1. Степанов А.И. Пора готовиться к «новым шестидесятым»?// Быт как фактор экстремального влияния на историко-психологические особенности поведения людей: Материалы XXII Междунар. науч. конф. Санкт-Петербург, 17-18 дек. 2007. В 2 ч. СПб.: Нестор, 2007. Ч.2. С. 207-211. Републ.: Степанов А.И. Старые/новые шестидесятые. – СПб.: Юолукка, 2010. С.110-124.
2. Степанов А.И. Психологические коннотации темпоральных скачков в современной культуре [В значительно сокр. виде под названием «Психологические коннотации темпоральных скачков: от книжной культуры к современной» опубликована в: Мир психологии, №2, 2011.]